— Родная, сестричка, Тома, как мне тяжело и странно… Мы так близки и отдалены… Я пойду сейчас, Томик, а завтра мы с тобой увидимся и проведем целый день, только не в доме, пойдем в парк…
— Парка нет, — тихо сказала Томаса, — немцы срубили…
Этого Эвангелина не выдержала, зажала глаза рукой и сказала:
— Тогда все…
Что «все», она и сама бы не могла объяснить. Но — все.
И тут Томаса, вдруг освободившись от всех на́носей, с облегчением, даже почти весело сказала:
— Эва, оставайся. А завтра мы уйдем гулять по городу, он красивый, Эва, не грусти, что старого не осталось, у нас такой замечательный город, такой новый парк высадили, он маленький, но будет уже через десять лет знаешь каким…
— Десять лет… — улыбнулась, растянув губы, Эва, жалкая цирковая улыбка.
— Останься, Эва… — уже просила Томаса, ей невыносимо, больно, жадно хотелось, чтобы сестра осталась. Пусть просто спит в соседней комнате — сестра, которую она когда-то обожала. — Останься, Эва…
Эвангелина бы осталась, но что-то тянуло ее отсюда — выйти пройтись, освободиться от чего-то. От чего?
— Я вернусь, Тома, мне должны звонить из «Интуриста», они не знают, как я устроилась, и еще вопрос… — лгала Эвангелина, а Томаса верила — «Интурист» звучал для нее солидно и, значит, правдиво. Эвангелина же, и веря и не веря, что вернется сегодня, убеждала сестру и черпала в этом силу. А говоря все это, она косила глазами на край карточки, торчащий из альбома, и не выдержала, попросила: дай мне на вечер альбом. «Альбом» сказала она из вежливости, а нужна ей была карточка молодого, давно покойного человека, с которым и словом она не обмолвилась.
— Возьми, — облегченно отозвалась Томаса, потому что в последние минуты ей казалось, что сестра уйдет и исчезнет навсегда. Альбом был залогом встречи того, что она вернется. — Ради бога, возьми, повспоминай одна. Так лучше, я знаю, я знаю, — говорила Томаса, провожая сестру на лестницу.
А Эвангелина бормотала: не провожай, не провожай, ты устала, Томик, устала…
Они вдруг стали милы друг к другу, и полюбили друг друга наново, и так были счастливы этим! Только Эвангелина все никак не могла спросить, хоть ты убивай ее, — а где этот, Машин, помнишь…
Но когда на лестнице сестры заметались — и не поцеловались, только потянулись, зажав руки в руках, — Эвангелина осмелела, нашла силы, которые все же, наверное, концентрировались в ней за вечер и теперь толкнули на полувопрос-полувздох:
— Тома, а Машин…
— Машин?? — Томаса сначала ничего не могла вспомнить, но потом мысли организовались: да, ведь Машин… И обрадовалась. Теперь она удержит сестру, если та спросила о том забытом Машине, чужом человеке, — значит, она все до капельки помнит из их жизни и все ей интересно. Зря она обижалась на Эву. Ну странная, ну задает какие-то неожиданные вопросы — но ведь это все из их жизни. ТОЙ ЖИЗНИ. — Я тебе все скажу, пойдем. — Но Эвангелина покачала головой: здесь, сейчас.
И Томаса заторопилась, хотя помнила немного и то, что помнила, что лежало в памяти, на дне, позабылось, стерлось, почти исчезло. (Не имел отношения к ее судьбе какой-то Машин — а может быть, имел… Этого она не знала.)
— Машин… Машин уехал сразу — говорили, на фронт… Потом, потом… вернулся… вернулся к нам и был большим человеком, военным… стояла у нас дивизия конная…
Томаса замолчала, сморщилась, напряглась, какая же плохая память у тебя, Томаса. Если бы предугадать эту сегодняшнюю встречу, она бы постаралась все узнать, все запомнить.
Эва прислонилась к лестничной стене и смотрела на нее. «…был большим человеком, военным…»
— Ну, ну, — помогала сестре, молила Эвангелина. Ей хотелось спросить, на ком женился Машин, какие у него дети и, главное, жив ли, жив ли, жив…
— Да! — вдруг крикнула Томаса. — Ведь тетя Аннета написала о нем! Она с ним дружила, в Ленинграде, и у нас, то есть здесь.
— Как, тетя Аннета и о нем писала? — тихо спросила Эвангелина.
— Конечно, она много писала и всегда присылала мне книги…
— А где она, Тома, где ЭТА книга?
Томаса опять замолчала. Тетя Аннета присылала ей книги, но после конфуза с первой Томаса их прочитывала наскоро — все-таки мнение Трофима срабатывало — и куда-нибудь засовывала, так что потом не находила. Недавно Олег нашел какую-то из книг, не о Машине, другую, и спросил: что это? Томаса и ему как следует не ответила, промямлила что-то, а Олег не заинтересовался, и книжка долго валялась в передней на подзеркальнике, а потом исчезла.