Зинаида Андреевна раскрыла широко глаза — вот как теперь стали разговаривать дети! И быть бы скандалу, если бы не присутствовал здесь Юлиус, который мягко и тихо сказал: ну Зинуша, пусть Уленька пойдет к бедной Верочке, навестит ее. Пусть.
Зинаида Андреевна к пожилому возрасту стала считать Юлиуса человеком хоть и добрым, но сугубо, скажем так, непрактичным, и потому к советам его прислушиваться не имеет смысла. Но, думая так, Зинаида Андреевна зачастую слепо следовала именно его советам. Так и сейчас. Она пожала плечами и сказала, что, собственно, не была бы против, если бы не такое время…
— А в такое время участие дороже, — снова сказал Юлиус.
И Зинаида Андреевна ушла из гостиной, резко закрыв за собой дверь, но прежде сказав: видимо, я очень черствый человек…
Эва уговорила отца не провожать (ей так хотелось идти ОДНОЙ), он согласился, потому что считал, что теперь дочери должны быть более самостоятельными — время такое — и что самая мудрая в их семье Эвочка-Уленька. Потому что для Зинаиды Андреевны дочь была только Эвой, Эвангелиной, а для Юлиуса существовала другая дочернина ипостась — Улита, Уля, которая должна была, не могла не вобрать в себя всю силу и мощь их любви.
На этот раз Эва увиделась с самим Шурой. Вера была рада ее приходу и попросила Эву с Шурой посидеть, потому что оставлять надолго одного его нельзя, а она даже не может приготовить ему поесть.
Попросила и увидела страх в глазах девушки, хотела уже отпустить ее, но вспомнила, какое время настало и, подумав об этом, твердо сказала: идите, идите же, бояться нечего.
Она подтолкнула Эву к закрытым плотно белым двустворчатым дверям и ушла по коридору в кухню. Эва замерев стояла у двери и прислушивалась. За дверью было тихо. Ей захотелось уйти тут же домой, и ничего в ней не осталось от необыкновенного чувства, которое жило с тех пор, как она боком, в фортке, увидела Шуру Ипатьева, привалившегося к углу дома. Теперь отравляла все мысль о том, что он ранен, и ему плохо, и это, наверное, не так красиво и романтично, как ей казалось. Она вплотную приблизилась к новой для нее стороне жизни и поняла, что знать о ней не хочет.
Но все же она открыла дверь. И тут же столкнулась со взглядом светлых, почти белых глаз. Эти глаза ждали чего-то, в них была боль и было страстное напряженное ожидание. И когда она вошла, глазам будто стало на миг легче, спало напряжение и белый свет их был уже не столь нестерпимым. Эва увидела, что Шурочка неловко лежит на широкой оттоманке, подмяв под себя подушки. Она увидела, что он некрасивый, серый, светлый, с бесцветными щеками и сухими тонкими серыми губами. Она не сделала еще и шага, а глаза Шурочки снова напряглись и засветились ожиданием. Кого он ждал?..
Тогда она спросила: вам что-нибудь подать?
И он отчужденно — не ее — попросил: пить.
Она заметалась взглядом по комнате и увидела у оттоманки, рядом с его плечом, стул, накрытый салфеткой, и на нем стакан с водой. Глаза Шурочки не перестали быть ждущими, когда он выпил всю воду из стакана. И только тогда Эва смогла понять, что он почти в бессознательном состоянии. Ей стало так страшно, как не бывало никогда. Это был настоящий страх, по настоящему поводу, и он заполнил ее всю, и, если бы не вошла в эту минуту Верочка, Эва бросилась бы вон с криком из этой комнаты, от этого страшного — она поняла — умирающего человека.
Но вошла Вера, заговорила о чем-то стороннем, как-то ловко передвинула Шурочку на оттоманке, и он лежал теперь удобно, и глаза его были закрыты, и, казалось, ничего нет страшного, и все хорошо. И Шура больше не казался умирающим, а просто больным человеком, которому плохо, как всякому больному, и только такой трусихе, как Эва, могло что-то показаться в его взгляде и вообще.
Эва все же ушла скоро. А ночью просыпалась и всякий раз вспоминала Шурочку, как он ждуще смотрел, как лежал, как попросил пить. И опять он представлялся ей не тем, чем был там, в комнате, а более живым, красивым и совсем почти не страдающим, так, для красоты момента. И Эва опять была влюблена в него и опять провела лихорадочную ночь без сна.
Теперь Эва часто ходила к Вере и сидела с нею, болтая о том и сем, или в комнате Шуры, наблюдая, как Вера ловко и красиво делает все вокруг него, прибирает, кормит, поправляет подушки…
Эва и Шурочка не сказали друг другу и двух слов. Он был слаб и температурил, но, когда приходил в сознание, глаза его не отрываясь смотрели на Эву все с тем же, теперь усилившимся, ожиданием. И она отвечала ему быстрыми обещающими — что?? — взглядами. Странная связывала их надежда. Будто она, Эва, должна была что-то и кокетничала, не отвечала, а он, уже уставая ждать, однако все ждал и ждал. Странная потусторонняя влюбленность сквозила в его светлых широких глазах в редкие теперь минуты просветления, когда лихорадка покидала его. Тогда Эва сидела розовая от волнения и любви, и Вера видела это, и однажды Эва заметила в Вериных глазах под очками тоску.