Рябушкин рассмеялся ему прямо в лицо:
— Ваша профессия, Петр Сергеевич, сказывается во всем. Но вы не учли одного — барахло мне не нужно. Я к нему равнодушен, как к средствам передвижения. А получить хочу моральное удовлетворение.
— Слушай, давай попроще.
Вот она, долгожданная минута! Козырин приехал на переговоры и теперь уже ре будет отчитывать Рябушкина, как тогда, по телефону, он теперь уже в зависимости от него. И придет время, Козырин полностью, живой и тепленький, окажется в цепких Рябушкинских руках. «И уж тогда мы развернемся, — думал о себе Рябушкин во множественном числе. — Уж тогда мы повластвуем всласть!»
Вслух он, однако, сказал:
— Что ж, давайте попроще. Я могу молчать, но могу и говорить. И то и другое зависит от вас. Еще проще — от вашего благоразумия. Давать расшифровку не нахожу нужным — сами понимаете.
— Ну, жук! — Козырин потерял свое обычное спокойствие и даже слегка выпучил глаза. — Ну, жук навозный! — закончил уже с восхищением.
Рябушкин поправлял очки, вздрагивал плечами, ждал. Он ждал, что Козырин скажет дальше. Тот неторопливо открыл дверцу машины, так же неторопливо сел на сиденье, включил мотор и только потом повернулся:
— Я думаю, что контакт мы нащупали. А подробнее поговорим в ближайшее время. Объяснительную только не потеряй. Я за это время чуть подумаю. Водится за мной такая слабость — раздумывать на досуге.
«Волга» лихо развернулась на зеленой траве и выехала на дорогу, подняв жидкую ленту пыли. Рябушкин проводил машину веселым взглядом.
Разбирая записи в своем блокноте и расставляя по местам сведения, которые узнал за это время о Козырине, Андрей задержался в редакции до вечера. Газета в этот день не выходила, все уже давно разошлись по домам, и тишину нарушал лишь глухой гул печатной машины на первом этаже. В прокаленном за день кабинете стояла липкая жара. Андрей сидел за столом, расстегнув на рубахе все пуговицы. Как от липкой жары, задыхался он от своих мыслей. Выстраивал добытые сведения в одну цепочку, и ему становилось ясно, что Козырин не родился некоронованным королем Крутояровского района, он им стал за время своей работы. Стал с помощью Воронихина.
То, что Андрей узнал о Козырине за эти дни, не давало покоя. В иные минуты ему даже хотелось бросить свой блокнот, бросить ручку — пойти, взять Козырина за грудки и просто-напросто вытряхнуть из него душу. Постепенно накапливаясь, глухая ненависть захлестывала его сейчас с головой. Теперь он понимал, откуда она, эта безудержная ненависть. Козырин мешал ему жить, мешал верить в то, во что он, Андрей, всегда верил.
Занятый невеселыми мыслями, он не расслышал шагов, в коридоре и, когда открылась дверь кабинета, вздрогнул от неожиданности. На пороге стоял Рябушкин. Передергивал худенькими плечами под тонкой белой рубашкой. Молча, без обычной своей говорливости. Это удивляло и настораживало. Уселся за свой стол и вдруг тихим, почти неслышным и потому совсем непохожим голосом произнес:
— Брось, Андрюша. Я тебя прошу — брось. Жалко ведь, свернешь шею.
— Ты о чем, Рябушкин?
— О статье, которую ты задумал. Не делай вид, я не мальчик и кое-что понимаю в людях. Ты себе свернешь шею.
— А какого квасу ты пришел меня отговаривать? На тебя не похоже, Рябушкин.
— Жалко, вот и хочу отговорить.
Рябушкин боролся сам с собой. Задавал один и тот же вопрос: «Может, не надо?» И не мог на него ответить. Откажись сейчас Андрей, послушайся его, и Рябушкин бы успокоился. Но теперь он догадывался, что Андрей не откажется. Еще раз спросил:
— Значит, писать будешь?
— Буду.
— Тогда делаю тебе широкий жест, продаю с потрохами Козырина. Вот объяснительная продавщицы. Все железно, можешь сходить проверить.
Андрей прочитал расписку на листке, вырванном из тетрадки в клеточку, и поднял глаза на Рябушкина. Ему даже и в голосу не пришло усомниться, потому что хорошо знал — в таких делах Рябушкин непревзойденный специалист.
— Выходит, Козырин и до такого докатился.
— Там прямо сказано. Дарю тебе, Андрюша, сей факт на благо восстановления справедливости. Пользуйся. Перепиши, а расписку мне отдай.
Пойду завтра в милицию сдам.
У Андрея возникла было смутная настороженность, но он тут же от нее отмахнулся…
По дороге домой Рябушкин свернул с тропинки, ушел в глубь соснового бора и там сел под первым попавшимся деревом. Снял очки и, прищурив близорукие глаза, долго оглядывался вокруг и мысленно говорил себе: «Иди назад, скажи ему. Ведь парень ни при чем. Иди». А через несколько минут: «Ничего, пусть набьет шишку. Пусть разлетятся в осколки розовые стеклышки. Нет, братец, я посмотрю, как ты, чистенький, после этого запоешь. Погляжу, какие слова тогда из тебя полезут. Не надо было торопиться называть меня сволочью».