— Какие люди-то? — сказала она. — Какие люди? Вы знаете, какой у нас дом? Одни завистники, кляузники, тут и поговорить-то по-человечески не с кем, все только и знают что рыпаются. Особенно мы не пришлись им по вкусу, мы, видите ли, не такие, а какие тогда, позвольте вас спросить, мы должны быть? Уж благодарим покорно, на вас похожими быть не желаем, сидите в своих норах, покупайте свои машины, жрите, мы вам в кастрюли не плюем, ради бога, живите как хотите, а то что же это такое получается…
Она говорила быстро, ровно и много, без восклицательных знаков и совершенно беззлобно, бесстрастно, из-за чего смысл ее слов стал смазываться, как сквозь сон, и я слышал только ровный качающийся голос. Ее самой как бы не было тут, будто она говорила из-за чуть-чуть приоткрытой двери, и я никак не мог сунуть в дверь ногу, чтобы задать один-единственный вопрос: так что же, может, вы хотите подать заявление в комиссию и серьезно забрать ребенка!
Весь дом был ужасный, ужасный, все в нем не работали, не ели, не отдыхали, а только упорно изводили ее, сживали со света. И у нее уже мало осталось сил говорить об этом. Ей бы в крик, но от усталости голос ее не способен был подняться выше ровного шепота.
Но больше меня при этом удивлял отец. Лицо у него совсем запаялось какой-то непробиваемой хмуротой, и большие желваки так и перешвыривались.
— Ну ты это ладно, — сказал он вдруг. — Заткнись.
— А разве не так?
— Хватит, я сказал! Сегодня тоже контролеры на электричке провезли? И опять аж до Александрова?
— Никакие не контролеры, я сегодня у Таньки ночевала.
— Сегодня, значит, у Таньки. А вчера?
— Я ж тебе говорила: контролеры провезли, я билет купить не успела. А там десятичасовую отменили, я на вокзале до утра просидела.
— Значит, контролеры?
— Оой!.. Однако, не поленился, съездил?
— Мне теперь делать нечего, я и езжу. Так что, дорогая, вчера они вообще никого не задерживали.
— Да ой?
— Я те вмажу счас — будет ой!
— Да что ты, миленький, шпиончик ты мой… Ну и как, где же я была? Узнал?
— Постеснялась бы постороннего.
— Постороннего? Аха-ха-ха-ха-ха!..
Ну и так далее. Тут я узнал, что женщину нельзя уличать во лжи. Это страшно опасно, все равно что пробивать лбом стекло, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Может, и вдохнешь, но порежешься.
Но это уж дело не мое.
Так что на этом до свидания, и мой тебе, Миша, совет: долго тут не задерживайся, завтра чтоб уже дома.
Мне вдруг захотелось зайти в какую-нибудь квартиру… Но нелепо же просто так вот войти и сказать: «Зачем вы изводите эту бедную женщину?» Или что-нибудь вроде: «Извините, но тут о вас такого наговорили, так я бы хотел узнать, правда или нет». К тому же у меня туго с контактами, особенно если вот так ни с того ни с сего, с ходу. Да и приехал-то я «просто так». Ну, и как только я себя убедил, что нелепо и что ничего, кроме конфуза, не выйдет, я позвонил у дверей этажом ниже Елуниных.
— Это Сережа! — сразу же сказал за дверью голос, и вместе с дверью на меня распахнулась радость — сестра-мать-жена в одном лице, и все это мое — для меня — мне, во всяком случае в первое мгновение. Мне стало стыдно, что я не Сережа.
— Это не Сережа, — сказала она другой женщине, еще только разбежавшейся из соседней комнаты.
— Извините, — сказал я этой другой, потому что первая стояла ко мне спиной и что-то обеими руками делала со своим лицом.
— Надя, с Сережей что-то случилось! — сказала первая, перейдя пальцами к вискам. — Этот человек из Горького. Он пришел сказать… С Сережей что-то случилось.
— Да нет, я из этого… Из детдома! Елунина знаете? Так я его воспитатель.
— Ну, Миша же Елунин, — сказала вторая женщина первой, показывая пальцем в потолок.
— Вы не из Горького? — спросила первая, поворачиваясь, наконец. — А я сына жду. Он у меня в Горьковском речном училище учится, два месяца не приезжал и вот письмо прислал, говорит, я больше не приеду, если ты будешь меня так встречать, столько покупать и тратиться. Когда, говорит, ты так встречаешь, то я чувствую себя как в гостях, а я хочу — чтоб как дома…
— Вы ее извините, — сказала вторая.
Сережина мама посмотрела на нее, посмотрела на меня, чего-то не поняла и рассердилась-заплакала.
— Ну, Надя, я же только вчера звонила им туда, ихний командир согласился отпустить на воскресенье, вот я и испугалась, вдруг Сережа прислал сказать, что не приедет, что-нибудь сорвалось…
— Он из детдома, — сказала Надя. — Он воспитатель.