— Я тебе что, на хвост наступил?
— Миша, ступай на территорию, жди меня там.
Миша перешел улицу, сел на корточки возле забора под сиренью и лениво закурил. Мы смотрели, как он курит.
— Вообще-то в чем дело? — спросил я.
— Дело — ой. Ага.
— Я что-то не понял, чего это мы вдруг? Я ж всего-навсего сказал, что надо написать заявление…
— А я что, пионера гипсового у вас спер? Или два кило кирпичей? Тогда иди зови милицию.
— Да ведь не обойдется же! Без милиции-то. Придут: то да се, начнут ворошить, соседей расспрашивать… Очень ему будет приятно все это. Ты же так пацана травмируешь, можешь ты это понять?
— Чего ты гудишь, чего ты гудишь?.. Слушай, я нервный…
— Пап! — позвал его в это время Миша. — А чего, пойдем пешком, а!
Начавшаяся судорога на лице Елунина смирилась. Он вдруг широко размахнулся рукой, приглашая меня подставить ладонь для пожатия, и в этом замахе замер.
— Ну!.. Только ты счас про заявление не вякай, ладно?
Я смотрел, как они идут по дороге, оба почти одинакового роста, и, черт возьми, почему-то завидовал им. А может, Елунин-отец и прав. Если он только твердо решил забрать сына, то, наверное, именно так и надо забирать. Если он твердо решил и не сорвется, все потом оправдается, все ему простится.
…Странно, с той минуты, когда Елунин ушел с сыном, стало мне во всем везти. Не терпелось кому-нибудь рассказать… Директору-то уж, во всяком случае, надо было сказать. Но по дороге к нему я почему-то подумал, что иду хвастаться. Не знаю, было ли чем тут хвастаться, наверное, нет, но до директора я так и не дошел. Больше того, что-то начинало и распирать. «Ага, вот у вас за всю историю, наверное, еще не было случая, чтоб родитель забрал ребенка, да еще т а к, а я разок съездил и…» Вот что я изо всех сил не позволял сказать себе даже мысленно, оттого и распирало. Да, но сменщице-то так и так придется… Найдя причину, пошел в библиотеку, где Лидия Семеновна разбирала новую партию книг.. Она искала бумажку со списком новинок. Я взял из ее рук книгу, раскрыл — бумажка лежала между страницами. «Фу-ты, а я битый час ищу». Я ей ничего не сказал.
Везде в этот день я оказывался кстати.
— А! Ты очень кстати зашел, — сказал Гордеич, когда я к нему все же заглянул н е х в а с т а т ь с я. — Слушай, надо что-то придумать. Там столяр чинил купальню и уронил в воду топор. Сообрази что-нибудь; не дай бог, нырнет кто-нибудь, напорется. Может, подогнать трактор с песком и насыпать на это место… Это во-первых. Потом, так: съездишь в Карабиху на радиозавод, к нашим шефам, нужен список оборудования. С утра на телефоне вишу, а толку нет, к ним ведь дозвониться — это… Надо ехать. Будем радиофицировать территорию. Список привезешь, я счет выпишу.
Я набрал номер и, когда выяснил, что разговариваю с нашим шефом, передал трубку Гордеичу.
Вокруг купальни собралось ребят уже с полсотни, а замученный столяр, в мокрых штанах и рубашке, в хлюпающих сапогах, ходил по настилу со свежими заплатами и бил прутом по доскам, не пуская желающих понырять за топором.
— Не дури, — сказал мне столяр. — Он же вниз обухом тонет, соображать надо.
В общем, топор я достал…
Потом я забежал в спальню проверить, все ли еще лежит Танюшин. Танюшин лежал. Второй день после того, как он зачем-то ходил к директору домой, давит кровать, и над поднятыми коленками видна только книга, которую он то ли читает, то ли не читает. Чтение никогда не увлекало его. Он еще больше осунулся; дежурным и мне нельзя его трогать. Ни его, ни его кровать, ни пространство в метр вокруг него. Под кроватью пыль, подоконник снизу облеплен окурками. Я схватил простыню за край и вывалил его на пол. Заорал на него. Это его немного освежило. Вдруг бодро заспешил — кому-то кричать, кого-то подмять — как бы подхватил мой окрик.
Цепь удач не прерывалась дня, наверное, три. Конечно, надо было насторожиться после первого же маленького срыва, но я не дал удаче перевести дыхания, пожадничал…
Через три дня после ухода Миши к нам из одного подмосковного детдома перевели мальчика пятнадцати лет. Гордеич дал нам всем сопроводительное дело и спросил, кто возьмет мальчика. Первым читал Николай Иванович из третьей группы, он сказал: «Беру». Вторым читал я и сказал: «Беру». Но мальчика уже отдали Николаю Ивановичу. Я пошел к Гордеичу и заявил:
— Мальчик мой. У меня неполный комплект, и этот мальчик мой. Пойду скажу ему, пока он там не привык…
— Как это то есть неполный? — воззрился Гордеич. — У тебя-то как раз и полный, а у Николая Ивановича восемнадцать. Все.