Ну и как там дальше? А дальше — ничего. Маленькая Касимова в городе Касимове.
Не знаю. Не работает больше воображение. Знаю только, что Венера прожила там четыре дня. И спрашивать бесполезно, потому что нечего же действительно рассказывать. Ничего не происходило. Четыре дня ничего не происходило — четырежды ничего, только жизнь опрокинулась.
А если наоборот: город Касимов приехал в гости к маленькой Касимовой?.. Странно не то, что это фантастично, а странно, что это странно.
…Как это происходило? Они стояли у клуба. Скажем, до начала фильма. (Значит, фонари на клубе еще не горели.) До начала фильма, которого не очень и ждали, оставалось полчаса. Билетер, он же киномеханик, он же завклубом, дядя Гоша, пришел, отпер дверь и стал обилечивать. Запустил фильм, вернулся и сел возле дверей — обилечивать тех, кто еще набредет. В зале сидело человек восемь, не больше. Фильм был хорошим поводом позубоскалить, и дядя Гоша, который помнил времена, когда на редкие фильмы ломилась вся деревня, зажигал свет, чтобы унять возню. Особым шиком было встать в середине картины и выйти. Вышли. Постояли. То да се. Куда? Может, в биллиардной шары покатать? Но дядя Гоша уже запер клуб и ушел.
Они смотрели, как подкатывает автобус. Тетка неестественных форм выпиралась из автобуса с двумя сумками из клеенки, связанными веревочкой, — одна сумка на груди, другая на спине. Она выходила минуту, все остальные — тоже минуту. Две минуты. Они смотрели, как выпархивают и идут девушки, сразу оживившие местность. Это были их Люси, Вали и Нади — свои парни. Те тотчас тоже увидели, замахали, присоединились. Пошел треп ни о чем, но, как всегда, немножко опасный — завибрировало в оголенных проводах… Вдруг Гена шагнул в калитку, возле которой они стояли, один из кустов сирени дрогнул, и Гена вернулся с рукой за спиной. Все проследили за его взглядом и увидели Венеру.
Венера не могла быть своим парнем. Она давно созрела, это было видно, но сама она об этом не знала, это тоже было видно, — еще не шепнулось ей в откровенном сне. В то же время в ней было много еще задержавшегося детского, мальчишеского, часто она срывалась играть с малышами, но не в куклы, и сразу же раздавался рев из-за ее неловкости. Если приходилось пробежаться — это было редко, только на плач маленького, — она придерживала рукой мешающую грудь. Волосы у нее были жесткие, густые, без всякой прически. Иногда почему-то ходила в пальто, наверное, для нее это была самая удобная одежда — не надо застегивать и много карманов; века назад она носила б мешок. Незнакомый мог ее спросить: «А не жарко, паренек?»
Они смотрели; она шла, ничуть не смущаясь. С незнакомыми она не разговаривала, а когда приходилось, то сердито-неразборчиво, торопясь оборвать… Значит, так: вечер, фонари только что зажгли. Гена сделал отстраняющий жест, создавая себе коридор, — шире, шире! — и девушки понимающе расступились. Гена двинулся с сиренью за спиной.
Венера оглянулась и пошла быстрей.
— Эй, послушай, — сказал он.
— Чего тебе? — швырнула она на ходу.
— Да погоди! Тебя как зовут-то?
— А тебе что?
— Хочу познакомиться. Меня, например, — Гена.
— Ну и что?
— А тебя?
— Иди ты отсюда!
— Да погоди же. Чего ты сердишься-то?
Венера присела и, не спуская с него глаз, похлопала ладонью по пыли, схватила камень.
— А ну покажи руку!
— Да это я так…
— А ну покажь!
Она замахнулась, и тогда он протянул ей сирень.
— Это тебе, на.
— Зачем?
— Просто так. Я видел, как ты у торфяника с малышами цветы собирала… У меня больше ничего нет.
— Ну и что?
— Ничего. До свидания.
— Пф… До свидания.
— Если хочешь, я буду ждать тебя завтра здесь в это время.
На территории у ворот Венера бросила камень и сирень в крапиву.
Что дальше? Ночью она проснулась (может быть, даже от крапивных ожогов на руках, хотя крапивы и не коснулась), встала и, боясь зажечь свет в спальне, прошла чуткий коридор, спустилась на нижний этаж. Посреди пустой раздевалки одиноко висел халат ночной нянечки. Она прошла к воротам, достала из крапивы гроздочку сирени с ремешком оборванной коры и вернулась в спальню. Утром поставила сирень в литровую банку с водой на тумбочку.
Я помню эту банку из-под кабачковой икры.
…Значит, так, вперед, конечно, пустить ветеранов войны, потом всяких очень заслуженных. За особые заслуги перед государством. Потом — в порядке очереди. Во избежание нервной перегрузки у Венеры тех, кто явно не похож, на территорию вообще не пускать… Мало ли что хочется, всем хочется, куда эти самые отцы-то города смотрели? Не смогли обуздать стихию, не придумали как-нибудь организованно… Очередь, очередь соблюдайте! Тоже мне Касимов… Надо было хоть палатки с собой взять, что ли… Говорят, к ним туда знаменитый джаз-оркестр приехал, в столицах мира визжали от восторга, километры очередей, а тут — что такое? Город опрокинулся и хлынул к какой-то детдомовской девчонке искать с ней сходства. Ну, джаз-оркестру за недоумение дадим место в первой сотне, ладно…