Средний зять Валентин, у которого она жила, — вернее, это он с женой жили у нее, — только что проснулся и собирался на тот же вагоностроительный — в ночную смену.
— Где мои сапоги? — заорал он из ванной.
Ольга Максимовна вынесла из-под кухонного стола сапоги и бросила их в ванную.
— Ты что, с собой их таскала?
— С собой. Я за тебя должна из беседки прогонять? Опять Галке заниматься не дадут.
— Ты знаешь, я, наверное, притерпелся, уже не замечаю. Пусть Галина их гонит, если ей мешают.
Валентин прогромыхал в коридоре, и все стихло. Ольга Максимовна принялась готовить ужин. Прибежала Светка, забралась с ногами на табурет и начала стучать вилкой по столу.
— Где мать потеряла?
— Идет.
Галя, как пришла, сразу же стала жаловаться на свои дела в школе. У нее в классе было пятьдесят вечерников, и все — девушки с камвольной. Это было несправедливо, в других классах хоть по два, по три парня, а у них ни одного. Девушки очень просили, Галя поговорила с директором, и вот сегодня появился у них один, с усами. Ну и затюкали, конечно, несчастного, так и увиваются, на уроке ничего не слушают, все время оглядываются на заднюю парту, где он сидит, красный от смущения. Сбежит, конечно.
— Света сама одевалась? — перебила Ольга Максимовна.
— Сама. Ей шкафчик другой дали, с яблоком на дверке. Раньше был с горном, а теперь с яблоком, ты завтра не перепутай. За месяц вносить уже надо.
пели за окном в беседке.
— Мам, Валя в июле в Москву поедет, его с бригадой снимать будут перед Знаменем Славы.
— Привезет Алешке спортивный костюм.
— А Светке? Ты о тех, кто рядом, не думаешь.
— У Светки все есть. Не болтай почем зря.
Кто-то вошел снаружи, мелькнул за дверью кухни, включил телевизор и, пока телевизор нагревался, бубнил.
— Разве уже вносить? — спросила Ольга Максимовна.
— Здрасте. Прямо неудобно выслушивать, когда напоминают. И вообще у нас все через пень-колоду: за свет пойдешь платить — за свет копейки, а пени — рубли. Никогда ничего вовремя.
— Посмотри, кто там.
Перед телевизором сидел грузный мужчина в майке и в шлепанцах.
— Здравствуйте, Галина Яковлевна… А у меня опять телевизор ни к черту.
— Дядя Гриша! — крикнула Ольга Максимовна из кухни. — Ты дармоед?
— Никак нет, Ольга Максимовна! А что?
— Нет, ты дармоед. Ты что думаешь, я ведь опять к вам в милицию ругаться пойду. Тебе велели беседку перенести? Велели. Место мы тебе показали? Показали. Ты перенес?
— Да это мне раз плюнуть.
— Вот и плюнь. Два дня уже плюешься. Есть у нас участковый или нет?
Жених ей чем-то сразу не понравился. Он был какой-то сладкий, умильный, рот умильный. Да нет, весь такой. Глаза сейчас растают. Говорил вежливо и так тихо, будто берег горлышко. А уж внимал — каждое ее слово укладывал в сердце, вон там, где прижимал рукой. Был еще сравнительно молодой (женатым — ни разу), но выглядел как-то старомодно и уж так опрятно, что даже… Что-то было нечистое в этой опрятности. Главное, был ужасно сладкий, ну ужасно. И пухлый… Когда он привстал и, оттопыривая зад, стал поправлять на невесте фату, подул на складки своими детскими губами, Ольга Максимовна бросила писать, сказала: «Извините, я на минуту», вышла в боковую дверь за ширмой, толкнулась напротив в дверь заведующей, кинулась там к шкафу, сунула голову в шкаф и наконец расхохоталась в шкаф.
— Ольга, что такое? — спросила заведующая.
— Сейчас… Ох, ну прямо зуд: так и хочется пнуть под зад.
— О-ольга!.. Нет, видно, я так и не привыкну к твоим манерам.
— Может, ты пойдешь поздравишь? А то они почувствуют. Или расхохочусь в самом неподходящем месте. Скажи, мол, мне плохо стало.
— Ольга, не дури. Это, наконец, нелепо.
— А что, вдруг мужиком станет? Да нет, съежится только с испугу.
— Я, конечно, могу пойти…
— Не надо, уже прошло. Вдруг это плохая примета, если сначала одна, потом другая.
Церемония окончилась благополучно, Ольга Максимовна поздравила молодых и проводила их в зал, где вокруг большого стола с бутылками шампанского и фруктами в больших вазах стояли родственники.
После этого у нее было очень сложное и кропотливое дело с обменом фамилии. Справки на ее запросы стягивались со всех концов страны, все выходило почти гладко, но что-то ее тут насторожило. Она не могла понять — что. Она сидела, уговаривая себя подчиниться очевидности документов, когда вошла заведующая.