— Оля, срок подходит, я не знаю, что делать. Я не могу тебя отпустить.
— Мы, кажется, договорились.
— А у кого еще такой опыт? Оля, тут без опыта любой утонет, просто утонет.
— Меня в библиотеку приглашали, — зачем-то сказала Ольга Максимовна.
— Сколько ты у нас после пенсии? Ой, много, я понимаю… Я тебя прошу. Еще с месяц.
— Внученьки мои, где вы, ау? У Алешки зубы, передние, налезают друг на друга, надо не упустить время. После четырнадцати трудно уже будет выправить.
— Оля, месяц, да? В конце концов, у всех твоих Алешек и Светок есть матери.
После работы Ольгу Максимовну повезли на «Волге» на другой конец города. Иногда ее просили совершить регистрацию на дому, она не отказывалась, но напоминала, что пешком не пойдет и не будет трястись в автобусе. Это напоминание было лишним, за ней всегда заезжали целой кавалькадой машин, и на некоторое время она становилась главным лицом во всем ритуале. Потом о ней, правда, забывали, или оказывалось, что решительно никому уже нельзя садиться за руль.
На свадьбе она увидела Павла. Оказывается, это его друг женился.
Там же она познакомилась с каким-то старичком, мастером по паркету, и они договорились, что он как-нибудь придет посмотреть пол, подсчитает, во сколько обойдется новое покрытие.
Когда она вернулась домой, беседки уже на прежнем месте не было. Там, где она стояла, росла какая-то белая уродина, не то трава, не то деревце, валялось много окурков. Окурки, наверное, проваливались в щели пола бывшей беседки.
Ольга Максимовна пересекла квадратный двор, вошла в подъезд, поднялась на второй этаж и позвонила. Вышел мальчик, посмотрел на нее сверху вниз.
— Все, Ольга Максимовна, — сказал он, — больше не шумим. Мы теперь за помойкой шумим. Лафа.
— Позвони. — Ольга Максимовна кивнула на соседнюю дверь. — Позови ее.
— Что, все еще? Да? — спросил мальчик, нажимая кнопку.
Ольга Максимовна не ответила.
— Ясно. Значит, если выйдет не она, то разговаривать мне.
Вышел Зиновий Петрович, отчим Павла.
— Зиновий Петрович, позовите, пожалуйста, Тамару Яковлевну, — сказал мальчик. — Я бы хотел проконсультироваться с ней насчет реберного давления на последней стадии стайерской дистанции.
— Реберного давления?
— Да. В средостении. Знаете, до наступления так называемого второго дыхания ощущение, будто ребра стискивают вот здесь, при вдохе, — весь этот мешок.
Зиновий Петрович скрылся. Ольга Максимовна ущипнула мальчика за щеку — молодец. Надо же такое составить. Помрачнев от удовольствия, мальчик утащился к себе.
Тамара долго не появлялась, за дверью слышались приглушенные голоса. Тамара была младшая Ольги Максимовны, любимая, единственная из трех дочерей, похожая на нее лицом и нравом, только побойчее, замуж выскочила вперед своих старших сестер, в семнадцать без двух месяцев, вынудила мать сдаться и зарегистрировать ее брак с мальчиком, которого до этого Ольга Максимовна не принимала всерьез, кормила обоих на кухне сначала во время экзаменов в школе, потом перед вступительными экзаменами в медицинский институт. Готовились они с таким заглядом: Тома, конечно, не поступит, шансов мало, в медицинский охотней принимают парней, вот на Павле теперь все и сосредоточить, бегать за всякими конспектами и шпаргалками для него, не выпускать на улицу, пока не сделает дневную норму, спрашивать. Будет учиться, — она на это время найдет какую-нибудь работу, будет помогать ему, будущему врачу… Но хорошо бы, конечно, вместе. Вышло все наоборот, она прошла, Павел провалился и осенью отправился в армию. Тамара училась, летом подрабатывала в пошивочной мастерской, успевала съездить к Павлу, привезти ему что-нибудь. Потом они стали жить у его отчима. Ольга Максимовна ни разу не побоялась за свою дочь, та всегда могла постоять за себя, но тут скоро Ольга Максимовна стала замечать, что Тамара что-то скрывает от нее, что бойкость ее пошла на убыль. Этой весной она увидела свата на базаре, он продавал ранние парниковые помидоры по три рубля за килограмм. И со смехом попросила себе килограмм за два рубля — сделать скидку родне. Зиновий Петрович, не поняв юмора, отвесил ей на базарных весах с алюминиевой бирочкой ровно килограмм — за два рубля, как она просила. Ольга Максимовна в замешательстве смотрела, как он уравновешивает чашки весов, подбирая гирьки, в замешательстве заплатила, подставила сумку, куда он высыпал помидоры, и отошла. Потом она не могла себе простить этого замешательства. Она оправдывалась: «Затмение нашло. Он эти гирьки ставит, я думаю, молодец, сейчас посмеемся. А он — всерьез. В одном доме живут, а такие разные». Она имела в виду Павла с его отчимом. Зиновий Петрович не поверил, когда узнал, что Ольга Максимовна сравнивает его с Павлом: разве можно сравнивать? Для отчима Павел с самого начала их знакомства был бич божий, особенно как раз вначале. Хотя, пожалуй, и потом… Павел перестал хулиганить, зато перестал и обращать внимание на «дядю» (он его дядей называл, больше никак), смотрел как на пустое место. Причем не из желания там насолить или что, а просто так, спокойно не замечал, и все. И это-то и было сильно обидно. Они не ссорились, нет. Было раз, сшиблись; Ольга Максимовна догадывалась: наверное, была задета Тамара, иначе бы Павел разве взъелся. Парень напился, два дня не приходил домой; ох, тогда побегали, всех дружков его перебрали, — нету и нету. Время от времени слушали у Зиновия Петровича под дверью; Зиновий Петрович имел привычку петь в самые напряженные минуты, когда все кругом грозило загреметь в тартарары, пел громко, с большим чувством. Поет? Поет; значит, Павел еще не пришел. Ну, нашли в вытрезвиловке, еле выручили, все это было очень неприятно, Ольга Максимовна с тех пор не разговаривала с Зиновием Петровичем.