— А ты помнишь?
Она никак не могла заставить себя смотреть перед собой. Комната кружилась так сильно, что ей пришлось закрыть глаза, и он тоже был там, у нее перед закрытыми глазами, словно возникший из памяти. Он лежал на постели, а она смотрела на него, испытывая прилив отчаяния, причину которого не понимала.
До нее дошло, что Дэниел сжимает ее руки, и довольно сильно. Когда она открыла глаза, выражение его лица было таким напряженным, что ей захотелось отвести взгляд.
— Ты помнишь?
У него был такой вид, словно от ее ответа зависит его жизнь.
Люси стало страшно. В ее сознание вторглась другая сцена, для которой там не было места. Это был он, но в странной обстановке, совершенно ей незнакомой. Ей казалось, она бодрствует и спит одновременно.
— Разве я знала тебя прежде?
Люси чувствовала, что это правда. Ей стало жутко оттого, что она не вполне понимает, где находится.
— Да.
Она заметила у него на глазах слезы.
Дэниел поднял ее из-за парты и встал сам, прижавшись к ней всем телом. Люси ощущала мерное постукивание в груди, не понимая, чье это сердце — ее или его.
— Ты — София. Ты знаешь об этом?
Прижимаясь головой к его шее, она ощутила влагу на своей макушке.
Если бы он ее не держал, она, пожалуй, не смогла бы стоять. Люси чувствовала, что выскальзывает из его рук. Не знала, где она, кто она, что именно помнит. Она спрашивала себя, не мог ли бурбон подействовать как своего рода галлюциноген или не сходит ли она попросту с ума.
Именно так все и происходит? Дана любила это состояние, когда становишься неуправляемым, но Люси терпеть не могла. Она представила, как ее увозят на «Скорой». Подумала о матери. И резко отодвинулась от него.
— Со мной происходит что-то неладное, — прошептала Люси.
Дэниел не хотел ее отпускать, но заметил ее бледное лицо и страх в глазах.
— Что ты хочешь сказать?
— Мне пора идти.
— София.
До нее дошло, что он крепко ухватился за ее платье и не собирается выпускать его из рук.
— Нет, я — Люси, — возразила она.
Наверное, он не в своем уме? Точно. Дэниел ошибся и принял ее за кого-то иного. У него своего рода психоз. Он ненормальный, и из-за него она тоже помешалась.
Внезапно на нее нахлынуло ощущение опасности. Она так сильно им увлеклась, а любить его опасно. Он не ответит на ее любовь. Он принял ее за кого-то другого. А ей так сильно захочется поверить ему, что она перестанет понимать, кто она на самом деле.
— Отпусти меня, пожалуйста.
— Подожди, София. Ты ведь помнишь.
— Нет. Не помню. Ты меня пугаешь. Я не понимаю. Не понимаю, о чем ты говоришь.
Ее слова прерывались рыданиями. Она чувствовала, как дрожат его руки. Нестерпимо было видеть выражение отчаяния на его лице.
— Позволь мне все рассказать тебе. Я бы хотел, чтобы ты знала. Пожалуйста, дай мне попытаться все объяснить.
Люси так резко отпрянула от него, что платье спереди разорвалось. Она посмотрела вниз, а потом на Дэниела. Он с изумлением и ужасом глядел на куски ткани, сжимая их в руках.
— О господи. Прости меня.
Он попытался прикрыть ее толстовкой.
— Мне очень жаль, — сказал Дэниел. Он не разомкнет объятий. Не отпустит ее. — Мне так жаль. Я люблю тебя. Знаешь ли ты об этом? — Он обнимал ее, в отчаянии прижимаясь лицом к ее волосам. — И всегда любил.
Люси вырвалась от него. Зацепилась ногой за парту и оттолкнула ее. Затем побежала к двери, спотыкаясь о стулья и сумки. Она не допустит, чтобы ее так любили. Даже он.
— Не любишь, — не оборачиваясь, произнесла она. — Ты даже не знаешь, кто я такая.
Люси не помнила, как добралась до парадной двери школы и там столкнулась с полицейским. Она плакала и не могла найти выход, потому что все двери были заперты.
Долго после ее ухода Дэниел, сгорбившись, сидел в комнате. Он все еще чувствовал на губах вкус ее губ и ощущал тепло ее тела, но теперь это было для него упреком. Он не мигая смотрел на три поникших цветка на парте, за которой она сидела. В руке он по-прежнему сжимал лоскут ее платья.
Осталось одно лишь сожаление. И отвращение к себе. Ему не хотелось двигаться из страха, что откроются новые раны и придется пропустить все это через себя. Он предпочел бы упиваться воспоминанием о ее прикосновениях и аромате, а не думать о своей неудаче, но эта неудача захлестнула его. Он уничтожил всякую надежду, связанную с ней. Обидел и огорчил ее. Как мог он так с ней поступить?
«Она меня помнит».
В этом была самая большая его слабость, самый ядовитый наркотик. Дэниел так страстно желал, чтобы она вспомнила, что убедил бы себя в чем угодно. Совершил бы что угодно, поверил бы во что угодно, вообразил бы что угодно.
«Да. Она помнит».
Дэниел покинул школу намного позже остальных. Лишь несколько охранников занимались уборкой помещения. Никому не было до него дела. Его неудачи касались только его и были незаметны для окружающих.
«Но не для нее».
Он напугал ее своим натиском и настойчивостью. Он ведь поклялся себе, что не станет давить на нее, но не удержался. Он так долго держал себя в руках, что, сорвавшись с тормозов, вложил в это всю энергию столетий. Ненавидел себя и каждое свое намерение и желание. Все, что он когда-либо замышлял или хотел, теперь вызывало у него отвращение.
«Я люблю ее. Она мне нужна. Я отдал ей все, что у меня есть. Просто я хотел, чтобы она узнала меня».
Дэниел шел, пока не оказался вдали от человеческого жилья, куда не долетали никакие звуки. Рядом с футбольным полем он нашел поляну и лег на влажную траву. Дальше двигаться он не мог. Ему некуда было идти, он не хотел никого видеть, у него не осталось желаний и надежд.
«Она — мое творение и моя погибель».
И так было всегда. А она ведь тоже заплатила за это немалую цену!
Он не мог больше там оставаться. Ему были видны отсветы красных огней полицейских машин, мелькающие на покрытом тучами июньском небе. Он поднялся, ощутив, что спина у него вымокла от травы. Потом, удаляясь от школы, стал спускаться с холма. С этим покончено, он никогда не вернется туда, где оставил после себя руины, которые, похоже, оставлял повсюду. Ему следовало покинуть мир в одиночку.
Дэниел вспомнил, что забыл взять свой аттестат, и представил эти корочки, сиротливо лежавшие на длинном столе в спортивном зале по соседству с креповыми лентами и полуспущенными воздушными шарами. Это все для людей, которые будут ценить свой аттестат, как единственный и последний в жизни. Он-то знает, что к чему. Какое значение имеет для него еще один? Так пусть там остается, с его фамилией, выведенной каллиграфическим почерком.
Зачем он продолжает путь, когда все вокруг должны начинать сначала? Почему он по-прежнему здесь, а она всегда должна уходить? Иногда он чувствовал, что единственный такой на земле. Он — иной. И всегда был иным. Его попытки жить в обычном мире представлялись глупыми и притворными.
«Я снова потерял ее».
Могло показаться, что человек с его большим опытом, повидавший столько, сколько он, должен обладать более широким кругозором и терпением. Но он чересчур долго сдерживался, он сильно в ней нуждался. И когда она оказалась рядом, он не смог держать себя в руках. Убедил себя в том, что она посмотрит ему в глаза и вспомнит, что любовь все победит. Бурбон тоже сделал свое дело.
«Никто не помнит, кроме меня». Он держал эту мысль под замк о м, но в тот вечер выпустил ее. Временами одиночество становилось невыносимым.
Дэниел шел сначала через поля, потом по дороге. Он шагал вдоль реки, радуясь, что рядом с ним есть нечто, превосходящее его по возрасту. У реки долгая память, но в отличие от него она мудро держит свои воспоминания при себе. Он подумал о военной кампании близ городка Аппоматокс и о сражении при Хай-Бридж. Сколько крови вобрала в себя эта река? И тем не менее она продолжает течь. Очистилась и все позабыла. Как можно очиститься самому, если не можешь забыть?
«Не хочу больше ничего желать. Не хочу делать с ней ничего такого. Хочу, чтоб все закончилось».