У всех троих в руках были милицейские дубинки, и ухо надо было держать востро.
Мы закружились по скупо освещенному далеким фонарем двору. Я, как того требовала тактика, держался крайнего варнака, старательно уходя от остальных. Грозные мстители за честь депутата тактике не обучались, а потому добросовестно бегали по выстраиваемой мною траектории. Она-то и завела безымянных героев за детскую избу на курьих ногах, оставив меня ненадолго наедине с запыхавшимся Никитой. Как вести себя с ним, я отлично знал и всего через мгновение от души вогнал отнятую дубинку в верхнюю треть его накачанного пресса. Дубинка была гораздо тверже, и Кожемяка завалился на пожухлую осеннюю травку и собачьи экскременты, безрезультатно хватая щербатым ртом холодный воздух. Дальше дело пошло веселей. Я по мере сил отмахивался от супостатов, пытаясь снова завести их на выгодный мне ландшафт.
Удача не повернулась ко мне спиной, в отличие от одного из нападавших. Он как-то неловко ступил на некстати подвернувшийся кирпич и, пытаясь не упасть, подставил под мой удар голову. Я зевать не стал и приложился от души. Жаль, перестарался. Кожемякова дубинка покинула руку, по непонятной для меня причине выскользнув из пальцев налимом.
Последний вояка, играя в кинобоевик, отбросил благородно свой “анальгин” и пошел на меня с растопыренными руками, пригнувшись и покачиваясь на полусогнутых ногах. Цену его благородству я понял, когда он филигранным движением выхватил, как из воздуха, нож-бабочку, одновременно раскрывая его в боевое положение.
Я почти обрадовался. Паренек, конечно, забавлялся в жизни ножичком (что было заметно), но меня-то обучал владению холодным оружием и приемам защиты против вооруженного им капитан Пивоваров! Да и многолетняя практика забоя скота в родной кержацкой деревеньке, где мальчишки с десяти лет приобщаются к этому непростому ремеслу, тоже чего-то стоила… Я подался вперед, на самый клинок, но в последний момент, когда противник уже торжествовал победу, повернулся вполоборота, одновременно захватывая его руку…
Отнятым ножом я кровожадно “пописал” обе его кисти — на долгую память; и милосердно оглушил испуганно взирающего на окровавленные лохмотья дорогих специальных перчаток страдальца ударом кулака по темечку. Раны я оставил неглубокие, небось кровью не истечет, зато будет в другой раз думать, прежде чем хвататься за острые железки с целью членовредительства.
Несмотря на блестящую викторию, триумфатором я себя не чувствовал. Да, драчка на время закончилась, но!… Что дальше?
Адреналин продолжал кипеть в молодецких жилах, поэтому я без излишних раздумий врезал по корпусу решительно вставшему у меня на пути, возле самого общаговского порога, крупному дяденьке. Врезал, да не попал… Зато дяденька (потрясающе похожий на белогвардейского офицера-красавца из “Тени исчезают в полдень” в исполнении Олега Басилашвили) очень умело и болезненно скрутил меня как ягненка и оттащил за выступ высокого крылечка.
Захват был так изумительно хорош, что я совершенно расслабился, не желая сворачивать себе шею и ломать руку.
Дяденька, показав боевой опыт, на мою хитрую уловку не поддался и давление усилил. Потом удивительно звучным и красивым голосом предложил мне успокоиться, заявив, что сам он “не с этими громилами”. Я покорно пообещал в надежде на его честность и “бабочку” в рукаве.
— Филипп, — с неуловимым акцентом сказал он, отпуская меня и одновременно ломая крылышки отнятому стальному насекомому. — Я вижу, вы попали в очень неприятную ситуацию. Боюсь, что ваших навыков надолго не хватит, да и ни к чему они станут, когда за вас возьмутся не эти смешные любители, а спецы из ОМОНа. Как вы думаете, Филипп?
Вопрос был риторическим. Ответа я не знал, но, чтобы не оставлять слово за ним, заученно выдал:
— Иные, может, и зовут меня Филиппом — так это мои друзья и знакомые. Вы, дядя, мне не друг. Интересно, откуда вы вообще меня знаете, — я что-то не помню, чтобы нас друг другу представляли. Поэтому, будьте добры, обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Отчество мое Артамонович.
Колчаковец задумчиво дослушал до конца и спросил:
— Филипп Артамонович, можно, я все-таки стану звать вас как-нибудь попроще? Фил, например? Это ближе к моим речевым традициям и значительно короче…
Окинув его взглядом (речевые традиции, ишь ты!) и оценив разницу в возрасте, я нехотя согласился.
— Замечательно! Я же Игорь Игоревич, и вы не ответили на мой вопрос относительно дальнейших ваших планов. — Он вопросительно уставился на меня, совершенно не мигая.
Мне хотелось, конечно, узнать, почему, собственно, я должен ему каяться “относительно дальнейших моих планов”. И звать его, явно нерусского мена, Игорем Игоревичем, а не “Игого”, например. Но времени на пикировку скорее всего уже не было. Так что спросил я совсем о другом:
— А что вы предлагаете?
Нищему собраться — только подпоясаться.
Пока я кидал в спортивную сумку белье и прочую мелочь, Игорь Игоревич стоял у двери, бубня что-то в крошечный мобильник и немигающим взглядом вперившись в малость напуганного Димчика — моего соседа по комнате. Димчик старательно отводил от него глаза и продолжал шепотом выспрашивать меня на предмет “куда тебя понесло на ночь глядя с этим психом?”
Я признался честно: “Димон, за мной началась охота, и я сматываю удочки. Иди-ка и ты лучше к своей Ксюше, — прямо сейчас, а то придут за мной, не найдут, тебе и достанется… Не дай бог, сломают тебе что-нибудь. Ребра, к примеру. Руку тоже могут. Или шею, типун мне на язык. Вот тебе записочка, отправишь потом моим папе-маме. Да не вздумай проболтаться, куда я свалил на самом деле”.
“А куда ты свалил на самом деле?” — Димчик начал поспешно натягивать “вырядные” штаны с наглаженными стрелками — для Ксюши, — но любопытства не утратил. “В иностранный легион, Димуля!” Прозвучало мое признание так весомо, что парнище, скакавший на одной ноге, с другой, продетой в штанину, закачался и рухнул, хлопая глазами, на расправленную в предвкушении спокойного сна кровать. “Ты гонишь…” — затянул недоверчивый сокамерник, но, устремив взоры в направлении многозначительно простертой мною руки, налетел ими на каменную глыбу Игоря Игоревича и приумолк. “Жди открытки с видами Африки”, — я покрутил в руках старенькие комнатные тапочки и с сожалением бросил под койку.
“Будь здоров, Димка, будь ты здоров, черт старый!” “И тебе того же!”
Мы крепко обнялись и, забросив сумку за спину, я шагнул к дверям.
На улице нас уже ждал старенький микроавтобус “УАЗ”. Сквозь облупившуюся серую краску проглядывали красные кресты, да и окна, матово-белыми стеклами, не оставляли сомнения в том, что машина некогда принадлежала “Скорой помощи”.
Игорь Игоревич сноровисто забрался на место, соседнее с водителем, радушно предложив мне весь остальной салон. Наверное, потому что в нем было довольно прохладно и неуютно. Трубчатая конструкция на месте, где раньше, по-видимому, располагалась кушетка для “лежачих” пациентов, да пара сидений по бокам, обтянутых вытертым дерматином, — вот и вся роскошь, полагающаяся рейнджеру-неофиту.
Каркас бывшей каталки я отверг с ходу и выбрал левое сиденье. Кажется, оно было менее продавленным. Затем я постучал в окошечко, отделяющее салон от кабины, и изобразил обернувшемуся водителю этакого бравого машиниста паровоза, подергав с дурашливым видом остатки какой-то медицинской системы в виде прямоугольной рамки, свисающие с потолка, и прокричав: “Ту-ту!”
Тем самым я изо всех сил пытался убедить себя в собственной решимости к предстоящим африканским приключениям.
Получалось почему-то плохо…
“УАЗ” дернулся и покатил, рывками наращивая скорость. Водитель был никудышный — вроде меня, но машина вела себя на удивление хорошо, даром что списанная — ни тебе скрежетания при переключении передач, ни бешеного рева дырявой выхлопной трубы.