— Мама, папа, спасите! — шептала я во тьму, и чернота шёпота смешивалась с чернотой тьмы.
Чудовище терзало меня не для того, чтобы убить или просто помучить, — оно хотело передать мне свою чудовищность, пропитать меня собой, сломать мои человеческие границы, наполнить меня безумием и ужасом, исказить моё «я» настолько, чтобы оно совпало с его «я», как круг солнца совпадает с кругом луны при полном солнечном затмении. Я знала, что такое затмение, ведь моя мама однажды его наблюдала, и с тех пор затмение плавало в её крови, будто хищная подводная тварь.
То, что раньше было Георгий Леонидович Двигун, теперь хохотало со всех сторон одновременно, со всех сторон говорило мне:
— И кто тебя услышит? У тебя ведь нет своего имени. Есть только моё имя — Падла.
И вдруг я увидела. То страшное, что делало со мной чудовище, уничтожило мою слепоту и разбудило во мне зрение. Но нечего было видеть в подземной тьме, и зрение, разбуженное ужасом, направилось куда-то не туда… Моё зрение увидело будущее. После смерти время, наверное, теряет власть над людьми, уже не в силах вечно держать их в настоящем, и мёртвому человеку проще заглянуть в будущее, чем живому. Вот я и увидела всю свою будущую жизнь, точнее не-жизнь, увидела мою грядущую живую смерть.
Придёт миг — и мы с чудовищем сольёмся в одно существо. Перетечём друг в друга, смешаемся, как пыль и вода смешиваются в единую грязь.
Войдя в чудовище, перемешав плоть с плотью, мысль с мыслью, я напилась его злобой, его похотью, его извращённой совестью, копотью тьмы, осевшей в складках его существа. Я плавала в нём, как в подводной пещере, наслаждаясь извилинами загадок и кошмарами тупиков. Я научилась от него безумию и сама стала учить его, я ведь была молода и способна развиваться быстрее всякого старца.
Я была уже не я, и он был уже не он, но мы стали мы. Мы! Единое существо, вовсе не человеческое уже — ни по форме, ни по внутренней сути. Восхитительно мерзкое, извилистое, многорукое и многоногое, приспособленное для успешного существования внутри земли и внутри смерти.
А эта внутренность бытия, эта чёрная подкладка мира оказалась полна своей особой загробной антижизни. Там было на кого охотиться и было кого опасаться. Едва умершие, невинные и беспомощные мертвецы, не растратившие облика человеческого, — самая лёгкая и лакомая добыча. В них ещё так много человеческого, запахи и соки надземной жизни пока не испарились из них. Напасть на такого едва вызревшего мертвеца, подкравшись к нему по туннелю глубинного кошмара, впиться в него челюстями, сила которых для него непреодолима, вонзить ядовитые зубы, раскромсать его разум — какое наслаждение! Мы — мертвец, пожирающий мертвецов, повергающий их в безумие и в смерть вторую после смерти первой.
Особенно прекрасны в роли жертв самоубийцы — те, кто больше всего надеялись на смерть, на то, что она пуста, лишена забот, страха и боли. Думали найти в ней избавление, но отыскали запредельный ужас и боль, превышающую всякое представление о боли. Нашли Пожирателя мёртвых. Едва шагнув за порог смерти, столкнулись там с ужасом, поджидающим у самого порога. С другими ужасами, более глубинными, столкнутся те из них, кто ускользнёт от Пожирателя и сумеет затеряться в бесконечных глубинах смерти, куда и сам Пожиратель боится заходить, не ведая, что может ждать его там.
В такое-то будущее заглянула я. И постаралась вырваться из мерзостного видения, словно из ямы, полной смолы, в которую меня затягивало. Я не хотела такого будущего.
Поэтому я звала и звала моих родителей.
Я стала шепчущим криком — безмерно горьким, пронзительно скользящим меж чёрных атомов тьмы, сквозь смерть и землю, сквозь волокна ветра над землёй, сквозь запутанные отзвуки неопределённости, в глубине которой где-то жили два любимых моих человека, желавших породить меня на свет, но, к несчастью, породивших во тьму.
Я молила сложное, спутанное пространство передать им мой всхлип — крик — шёпот — мой голос — мою взывающую немоту — пусть даже они не услышат меня, но им хотя бы только почудится нечто, лишь встрепенётся лёгкий намёк, коснётся лица паутинка тревожного неудобства, и отдалённый холодок повеет в сердце, сокровенная иголочка кольнёт в мыслях.
Они приготовили для меня красивые имена, каждое как сгусток живого пламени, переплетённый со звоном как бы колокольчика и россыпью осколков, отражающих искры и всполохи человеческих чувств.