— Здорово, паря! — вскричал кто-то над ухом Улина, хлопая его по плечу. Это был организатор фестиваля Чебоксаров. — Извини, что не встретил, дел по горло. Хранишь ли ты заветы Де-Голлевой? Чтишь ли их? — вдруг и строго вопросил он.
— Само собой. Так это ты придумал ее изречения по стенам развесить?
— А то кто же? Ладно, мне недосуг. — Чебоксаров с отвращением покосился на бутылку водки. — Нормально устроился? Скажи только, как тебя зовут по-настоящему, да я пойду, мне еще с киношниками по телефону договариваться.
— Никанор.
— Тьфу, что за имечко! Лучше никому не говори, а я уж буду молчать.
Он тепло кивнул Аделаиде и пропал, оставив Улина в одиночестве. Тот вернулся к рукописи погибшего литератора.
“…“Предков убиваю”, — шевелилась в его голове мысль, когда он наметил первый бугорок на обоях — там любили проводить минуты отдыха насосавшиеся человечьей крови насекомые. Занеся руку с молотком, он опустил тяжелый металл на выбранное место. Из-за края обоев вверх брызнула неожиданно густая струя крови, будто лопнул не клоп, а что-то намного более значительное по размерам. Несколько густых, вязких капель попало ему на тыльную сторону ладони. Влад вздрогнул и выронил молоток, с мягким стуком упавший на одеяло. Багровые кляксы на коже стали медленно шириться и расползаться, сливаясь по цвету с проступившей мышечной тканью человека…”
— Что читаешь? — спросил его веселый голос, в обладателе которого Улин узнал корреспондента центрального журнала “Мистику и ужасы — в жизнь!” Педерсена. Тот постоянно разъезжал по разного рода конвентам и даже один раз выступал в телевизионной передаче “Судьба замечательных литераторов и критиков” по поводу юбилея Де-Голлевой.
Педерсен шлепнулся на стул и призвал Аделаиду.
— Жбан квасу, — сказал он ей. Через минуту он уже отхлебывал из огромной кружки свой любимый напиток.
Улин рассеянно молчал, не рискуя вернуться к тексту Печорского — очень уж тот был неподходящим для вечернего чтения.
— Уф! Слушай, а как твое “Ник.” расшифровывается? — Педерсен оторвался от “жбана”, его круглая скандинавская физиономия напряженно застыла в ожидании откровения. Его белые волосы также замерли и не трепыхались, хоть и торчали хохолком словно у заправского панка.
— Никомед, — признался Улин.
— Эвон как!
Педерсен, влюбленный в Россию, стремился уснащать свою речь традиционными “народными” оборотами и словечками.
— С виду русский, а имя какое-то… греческое, что ли? — неодобрительно высказался Педерсен. — Правильно скрываешь, я бы тоже так поступил.
— Ты бы не учил меня, — хмуро сказал Улин. — Чухонец поганый. Раз такой русофил, почему фамилию не поменял?
Педерсен громко засопел и насупился.
— Мне папа запретил, — пробормотал он. — Сказал, что его отец был знатным финским лесорубом. Или шведским, не помню… Ты ничего не понимаешь! Он в паспортный стол ходил и дал им взятку, чтобы они меня с порога прогоняли, если приду заявление писать. И в ЗАГСе он тоже был, и тоже им денег дал. И в других местах, вплоть до мэрии. И даже в правительстве, по-моему, был… Лучше бы он эти деньги мне отдал! Чтобы я в эти органы не совался…
— И давно это было? — заинтересовался Улин.
— Лет двадцать назад, — наморщил низкий лоб Педерсен. — А что?
— А то, что ты тоже можешь в ЗАГС сходить и предложить им деньги за перемену своей фамилии. И если повезет, то сотрудники там уже сменились, и они не знают про династию Педерсенов, поэтому много не возьмут — только госпошлину. А в правительство теперь не надо ходить, они думают обо всей стране сразу, а до твоего финско-шведского лесоруба им дела нет.
Педерсен дико взглянул на Улина и открыл рот.
— Ты подарил мне надежду! — воскликнул он в ажитации и сорвался с табуретки. — Сейчас же еду на вокзал! Забрось завтра мой чемодан на почту, отправь его контейнером на мой адрес, а то мне некогда! Он в 613-м номере.
Оставив пустую кружку, Педерсен метнулся к выходу из подвала и с обезьяньей скоростью стал карабкаться по лестнице. Его пышные ляжки мелькали словно в стробоскопе.
— Деньги! — обреченно завопила от стойки Ада, почти не заглушаемая плотницким шумом.
— На мой счет в банке!.. Наложенным платежом!.. До востребования!.. Обман потребителей!.. Фальшивое авизо!.. — Ликующий голос Педерсена затих вдали, но звук его звонкого топота еще какое-то время гулял в затхлом пространстве подвала, постепенно сходя на нет.
Улин взглянул на свою сиротливую бутылку, которая пока так никого и не прельстила, а затем на часы, и остолбенел во второй раз. Они показывали то же самое время, что и в момент появления его в этом подвале, хотя секундная стрелка исправно бегала по кругу. Улин уставился на них, желая поймать момент подвижки минутной, но в последнее мгновение хриплый голос каркнул ему в ухо:
— Встать!
Он подскочил на месте, с трудом удерживая рвущееся под ноги сердце, и увидел перед собой долговязого типа в черном, донельзя небритого, с пылающими очами, как будто рентгеном просвечивающими улинские внутренности.
— Лифтис! — коротко представился гость и сел напротив Улина, положив перед собой толстую черную папку, на лицевой стороне которой красовались серебряные череп и кости — разумеется, скрещенные. Властным жестом подозвав Аделаиду, он зло и откровенно бросил ей прямо в лицо:
— Просроченное пиво, лучше прошлогоднее, и побольше.
Через несколько секунд барменша уже вернулась, неся сразу несколько пыльных бутылок, оставила открывашку и тут же удалилась за стойку. Все это время Лифтис, сощурившись, взирал на Улина со страшным выражением на худом щетинистом лице.
— Ты ведь Ник. Улин, верно? Я видел твою рожу на обложке книги. Дерьмо книжонка, кстати… А зовут-то тебя как, братец Ник? — вдруг, зычно отрыгнув, желчно буркнул он куда-то вглубь своего стакана.
— Никита, — с успокаивающей мягкостью отозвался Улин. — А ты что подумал?
— Я никогда не стараюсь угадать ответ собеседника — с тех самых пор, как понял, что иначе мне становится неинтересно с ним общаться, — высказался Лифтис и отпил прямо из горлышка. — Но если честно, то именно так я и подумал.
Он раскрыл свою жуткую папку.
— Советую допить пиво, чтобы подготовить емкость для рвоты… Небось свои говенные фразки смакуешь? — презрительно кивнул он на рукопись Печорского. — Послушай, как надо писать настоящие тексты, а не такие сопли, как у тебя. “Желудок котенка, наполненный не успевшим исторгнуться бурым дерьмом, выскользнул из пальцев, будто жирная серая пиявка, и с влажным чмоканьем прилип к израненной тесаками поверхности стола, — с невыразимо мрачными интонациями начал читать он. — Макс провел тыльной стороной ладони по взмокшему лбу, пытаясь вытереть его. Но добился лишь того, что заменил пот густыми кровавыми полосами. Жалкие кусочки мяса не желали отслаиваться от свалявшейся грязно-бурой шкурки.