Тяжелый крейсер шел двумя почти независимыми частями, его нос и корма держались вместе на какой-то паутине, а вокруг плыли с той же скоростью обломки — им, наверное, просто скучно было разлетаться.
Я металась взглядом от экрана к экрану, и на всех видела изуродованные временем и старостью бриги, корветы и фрегаты. На мониторе радиоперехвата выводились данные, но результирующие помехи искажали их так, как будто кашляющие старики целого дурдома пытались произнести свои имена. Причем все и разом.
— Мерзость, — с чувством произнес Нагиса. — Попробую расшифровать, что в этой передаче.
— Пробуй, — сказала я. — Подвинься.
Нагиса съехал по ложементу к панели обработки сигналов и принялся там копаться, а я активировала полный функционал и запустила пятерню в волосы: мне это все не нравилось.
— Здесь что-то не так, Каору.
— Хм?
— Здесь что-то охрененно не так. Смотри сюда.
Я отмасштабировала изображение: опухоли и наплывы органической брони, уродующие нос корабля, омертвели, в них уже не угадывалось той маслянистой жизни, которой сияет по-настоящему живой корабль. Белые брови удивленно поползли вверх, а значит, на Вердане штурманы изучали материаловедение.
— Это что, петрификация?
— Она самая.
— Двести сорок лет, как минимум, что ли?
— Это если корабли обшивали самым дешевым дерьмом. А это — не дерьмо.
Я смотрела во все глаза на эскадру мертвецов. Сидящие в засаде каптайновцы тоже наконец оживились: мол, ни хера себе, срань господня, — и все в таком ключе.
— Это бред, Аска, — грустно сказал Каору. — Какие еще три сотни лет? Фрегаты вон того типа ввели в производство полвека назад, ну, чуть больше.
Мы помолчали, глядя друг на друга, а потом Нагиса протянул руку, но я успела раньше. Экраны побледнели и стали серыми, пульсирующие струны нашего мира словно бы выплыли наружу, и притухли искры звезд. Я нашла взглядом мертвый флот и ощутила себя обманутым ребенком: в режиме изнаночной навигации ничего не изменилось. А я так надеялась на пусть и страшное, но понятное объяснение — не червоточина, так хотя бы ее остаточной след за кораблями, которых унесло на ту сторону изнанки.
Ни-че-го. То есть, вообще.
Я прекратила сверлить взглядом Каору и посмотрела на экран радиоперехвата: там как раз закончилась обработка первых данных. Приборы «Сегоки» теперь определяли белый шум, идущий от эскадры мертвечины, как метки и опознавательные сигналы. И первый же пункт был чудо как хорош: «Фрегат „Мирабель“. Реестровый номер — прочерк. Собственность „Ост-Каптайнише Мануфактурен“».
— Из пункта «А» в пункт «Б», — тихо сказал Нагиса, который обернулся, чтобы проследить мой взгляд. — Три сотни лет.
Я молчала. Ну не поддерживать же игру в очевидности, правда? Три сотни лет, которые для всех, кроме этого флота, прошли как сорок три часа. Без червоточин и прочих страшных объяснений.
— У нас тут движение, — объявил Каору.
Замерший было флот «наших» из «Алмеха» пришел в действие. Корабли корпорации выпустили вперед орду дронов и на полной скорости ринулись в атакующие маневры. Я бы сказала, что это набег на кладбище, но, признаться, понимала капитанов, которые приняли такое решение. Фронтир — он ведь неглуп, хоть и суеверен. А философия такого суеверия ковалась годами работы в аду, заднице и полной неизвестности: если что-то тебя испугало — убей, пока можешь.
Первое же ракетное попадание раскрошило головной корабль — он просто взорвался изнутри, поджимаемый каким-то белым паром, треснул и вспух облаком мелкого крошева. Ракеты с кластерными боеголовками мгновенно превратили в решето два других корабля, потом рванули еще два, а до остальных добрались дроны. Флот «Алмеха» окружал своих постаревших и умерших врагов и просто смотрел, как мелкие многоногие пауки разносят окаменевшие суда в щепу.
И тут нас нагнал сигнал бедствия. Обезумевшие от старости суда хрипло кричали в эфир о своей гибели, и это было невыносимо. Каору зажмурился и на ощупь нашел нужный ярлык. Звук из динамиков прекратился, но на графиках колебаний продолжал биться скрежещущий нечеловеческий визг умирающих монстров.
— Это…