— Но сила света при этом ослабляется, — сказал Русаковский, незаметно увлекая друга навстречу двум людям, потерявшимся в степи.
— Ага! Широкий круг — и многое в дымке, контуры неясны! — с торжеством подхватил Матвей Денисович. — А я хочу увидеть, хочу по контурам угадать будущее! Определить, что и как! Вы скажете — самолет создали тогда, когда наука смогла решить проблемы полета машины тяжелее воздуха. Но ведь был Икар! Была легенда, мечта! Полет мысли опережает любой другой полет иногда на столетия. Были безумцы, которые привязывали к спине крылья и прыгали — и разбивались. Я — этот безумец. Мне пятьдесят два года. Времени осталось не так уж много.
Два человека — два силуэта — определились в лунном тумане. Они приближались рука об руку, светлый шарф Татьяны Николаевны отлетел концом на грудь ее спутника, как бы соединяя их.
— Э-ге-гей! — излишне громко закричал Матвей Денисович. — Что там у вас случилось?
Два силуэта разделились, Татьяна Николаевна быстро пошла на голос, концы шарфа вились за ее спиной, как крылья.
— Вот вы где, философы! — сказала она. — Небось говорили о науке все время, пока мы ездили, купались, плавали, ломали машину… Ах, какая ночь, Олешек! А вода теплая-теплая.
Светов тоже подошел и стоял рядом с нею. Русаковский внимательно оглядел его — как он молод, невыносимо молод!
— Вы еще не наговорились? — спросила Татьяна Николаевна и запахнула плечи шарфом. — Я пойду уложу Галинку.
— Вы хотели послушать песни, — напомнил Светов.
Она прислушалась — в лагере пели. Песня доносилась издалека и потому казалась особенно красивой.
— Если Галя скоро заснет, я приду. Ну, философствуйте, не буду вам мешать.
Она прощально улыбнулась мужу, свободно положила свою руку на руку Светова — и они ушли. Русаковский и Матвей Денисович еще долго видели два силуэта и разлетающиеся концы светлого шарфа.
— Иногда мне бывает жаль, что я не способен к прыжку, — печально сказал Русаковский. — Может быть, в этом самая большая красота — совершить прыжок в будущее хотя бы с риском сломать ноги. Но химия — наука точная и кропотливая. Сна готовит опору для смелых прыжков… но прыгают другие. Те, кто пользуется нашими выводами. А мы — мы и есть работяги, чернорабочие прогресса.
Они чуть не наткнулись на парочку. Девушка спрятала лицо, а парень поднял голову и недовольно поглядел — кто тут бродит некстати? Матвей Денисович узнал Никиту и поспешно свернул в сторону.
— Женщинам нравятся люди, способные к отчаянному прыжку, — сказал Русаковский. — Наш брат, работяга, для них скучноват. В давние времена женщины предпочитали не мудрецов, а рыцарей. Времена изменились. Но изменилась ли женская психология?
Русаковский говорил полушутливо, и Матвей Денисович заставил себя улыбнуться. Он не знал, что ответить. Он думал о печальном подтексте этого рассуждения. Всегда казалось, что Русаковский слеп и доверчив, слишком погружен в науку и многого не видит, не замечает. Да нет же, видит, замечает все…
— Я высказал вам свод возражения, — заговорил Русаковский, как бы продолжая мысль, и Матвей Денисович не сразу понял, что он вернулся к разговору, прерванному появлением Татьяны Николаевны. — Но я не стану вас отговаривать. Если хотите, я вам завидую. Однако пойдемте поглядим, уснула ли наша ребятня. Галя очень возбуждена — и сегодня, и все последнее время.
Когда он вошел в палатку, где их поместили, Галинка лежала одна и не спала. Олег Владимирович присел на койку и поцеловал ее.
— Почему ты не спишь, рыжок?
Галинка прижалась к нему и передохнула так громко, будто удерживала плач.
— Ты что, Галинка?
— Ничего.
— Боишься одна?
— Я вообще ничего не боюсь, — сказала Галинка и тряхнула головой, как бы откидывая тревожные впечатления вечера. — Я решила, папа! Я буду изыскателем.
— Очень хорошо. Но почему ты так решила?
Отец спрашивал серьезно, он никогда не оскорблял ее снисходительностью.
— Потому, — убежденно сказала она, — что они всегда первые. Пришли, поставили палатки и начали.
— Это очень интересная профессия, Галя. Но у нее есть свои неудобства. Тебе почти не придется жить дома…
— А я не хочу жить дома.
Руки отца, обнимавшие ее, дрогнули. Галинка прижалась к ним, ей хотелось заплакать и в слезах избавиться от злобы и отвращения, которые находили на нее каждый раз, когда она с ревнивой наблюдательностью подмечала беглые слова и взгляды украдкой, которые мама старалась скрыть.
— Папа, расскажи мне что-нибудь, чтоб я заснула.