Катерина села у окна, скрестив на груди сильные руки. Вот уже много дней она проводила вечера около трех друзей, участвовала в разнообразных предварительных опытах, иногда просто смотрела и слушала. Жизнь раскололась на три части: были ночи, когда одиночество душило ее и не всегда удавалось утешиться мыслью о зреющем в ее теле существе; были рабочие будни возле компрессора, однотонные движения, привычный круг товарищей, — там она по-деловому думала о простых, хотя и нелегких вещах: как наладить жизнь, когда он родится, хватит ли ее заработка, попытаться ли все-таки продолжать заочную учебу — или не задаваться пока большими целями… Вечером, рядом с братом и его приятелями, ею овладевали мятежные желания — на нее возбуждающе действовали их мечты, в которые они запросто включали всю промышленность, всю страну и ее будущее; стоило новичку попасть сюда, и он молниеносно втягивался в неудержимый поток надежд и планов.
Вот Степка Сверчков. Она ли не знала Степку? Соседи, вместе коз пасли. Незатейливый и безотказный паренек, его избирают во все выборные комитеты и бюро, а там дают самые канительные поручения — воспитательная работа в общежитиях, подписка на заем, распределение ссуд и путевок… Здесь его тоже нагружают канительными делами — вывезти крупные куски угля с Коксохима, замуровать уголь, выхлопотать на Азотно-туковом кислород… Он и сейчас старателен и скромен, на славу не рассчитывает, но послушать, как он говорит об этой газификации! «Конечно, через несколько лет новые шахты закладывать не будут…», «Надо заранее учесть, что высвободятся десятки тысяч шахтеров…» Вот тебе и Степка!
Двух Ленечек профессор Троицкий называет — «Аяксы», это что-то греческое, означает — неразлучные. Ленечку Коротких Катерина знала давно — он жил у Дурной балки, в Нахаловке. Веселый крепыш, собиравшийся по примеру отца стать доменщиком. И вдруг он заявляет самым будничным тоном, что, пожалуй, переквалифицируется на проектировщика, «потому что на основе опыта первых станций подземной газификации понадобится непрерывное совершенствование системы…»
Ленечку Длинного Катерина раньше не знала, он приезжий, сын шахтера из Макеевки. На шахтерского сына не похож. Тоненький, как тростинка, с переменчивым румянцем, с русалочьими зелеными глазами — он похож на поэта или музыканта, какими они представляются Катерине. Он самолюбив и честолюбив — когда говорили о подписях под проектом, он краснел и бледнел, разрешат ли ему подписаться. Палька говорит, что Ленечка Гармаш очень талантлив и Троицкий хочет оставить его при кафедре. Но сейчас кажется, что все чаяния Ленечки связаны с этой газификацией.
О Пальке и говорить нечего. Когда Катерина спросила его, что же будет с аспирантурой, Палька отмахнулся: «Плевал я на нее, тут дело поважнее!»
Катерина и верит им — и не верит. Она желает им успеха и заранее тоскует оттого, что эта ежевечерняя увлекательная суета кончится… Они добьются всего, о чем мечтают… А она? Что останется ей? Чем заполняйся ее вечера? Чем же, чем же она-то будет жить?!
Сонин подкатился к ней с любезной улыбкой, но увидел отрешенное, скорбно застывшее лицо ее и в недоумении отступил.
И как раз в это мгновение раздался взрыв.
Когда позднее Люба припоминала напряженные минуты, решившие судьбу опыта, она прежде всего вспоминала сдавленный выкрик Саши: «Отключить кислород!» — и его незнакомо азартное лицо возле самой печки, по которой расползались грозные трещины.
Она вспоминала, как быстро и организованно работали Сашка, Палька, Липатушка, Сверчков, Леня Коротких и вместе с ними, отрывисто командуя, — профессор Троицкий. Палька отключал кислород, продувал опытный газогенератор сжатым воздухом, снова подавал кислород, советуясь с профессором Троицким о давлении. Остальные лихорадочно закладывали трещины цементным раствором, укрепляли стенки новым рядом кирпичей, обвязывали их проволокой, обмазывали цементом… Все это делалось почти молча, очень слаженно. Люба запомнила тишину, полную движения и борьбы. Как красив был Саша в эти минуты! Как он снисходительно усмехнулся, когда Китаев ринулся прочь! Люба много раз слышала от Саши — «наш коллектив». Теперь она увидала, что все они — действительно коллектив. И со стыдом, со стыдом и гордостью вспоминала она, что первым, неосознанным движением бросилась к Саше, чтобы оттащить его от опасности, но сдержала крик. «Не ходи, Саша!» — так она крикнула один раз в жизни… Никогда больше она не позволит себе малодушия!
Во время взрыва Кузька находился у самой двери. На него наткнулся перепуганный старичок профессор, ринувшийся прочь из лаборатории. Мимо него прошел сердитый Алферов, выкрикивая на ходу: