Майор поднялся и сказал торжественно:
— Я люблю ее, Всеволод Сергеевич, и сделаю все, чтобы ей было хорошо. На уроки я ее сам отвозить буду. А жить… у меня есть комната в военном городке, очень хорошая комната… Но Людочка сказала, что не хотела бы расставаться с вами. Будет так, как решите вы.
Когда майор снова уехал на службу, Катенин позвал дочь.
— Он тебе понравился! — заявила Люда, ласкаясь к отцу.
— Мне хотелось бы, чтобы ты закончила учебу…
— Так я и кончу!
— Люда, ты теперь замужняя женщина. У тебя будут домашние заботы…
— Какие же заботы, когда мы живем здесь?
Катенин усмехнулся чистосердечности ее молодого эгоизма. Правда, какие у нее заботы? Просто лишние заботы маме…
На следующий день Люда подробно расспросила отца о методе взрывов, рассмотрела набросок схемы и постаралась понять… Муж ли рассказал ей? Или сама вспомнила?
— Ой, папка, какой же ты у меня умный, оказывается! — Ее лицо зарделось, глаза заблестели. — Если примут… мы переедем в Москву, да?
— Ну, об этом пока рано думать. И потом… ты-то все равно останешься, ты же замужем, девочка!
Она застыла с приоткрытом ртом.
Досада и недоумение так явно читались в ее лице, что Катенин отвел глаза и начал кнопками закреплять чертеж — пора было приниматься за работу. Две тонкие ручки обвили его шею.
— Ой, папочка, я не хочу без тебя…
— Людочка, я ж еще никуда не уезжаю! Наконец, ты сама решила свою судьбу.
Она пошлепала его по щекам.
— Ты еще недоволен, что твоя единственная дочь по-прежнему дома и больше всех на свете любит своего папку?!
Он растрогался, но холодок в сердце остался. Весь этот день он принимался чертить — и надолго задумывался, опустив руки на чертеж. Кажется ему или так и есть — то, что приоткрылось сегодня в дочери?
Недавние дни в Москве казались далекими-далекими. Счастливый, целеустремленный человек жил там в пустой квартире Арона Цильштейна, творил, мечтал, ни о чем другом не думал и ни от чего не страдал. Энергичный, деятельный человек по вечерам ожидал своего друга и тут же выкладывал ему свои сомнения и вопросы, и друг заинтересованно помогал… Очень его не хватало сейчас, Арона!
До конца отпуска осталось три дня. Два дня. День. Вот уже и на работу вышел, нахлынули повседневные дела. В субботу отпраздновали свадьбу; свадьба запомнилась усталым лицом Кати и счастливым — Анатолия Викторовича, шумной суматохой в доме и непроходящей неловкостью перед зятем оттого, что Люда играет, да, талантливо играет роль юной, застенчивой новобрачной.
Назавтра он выехал на одну из шахт, где на участках глубокого залегания происходило много несчастных случаев. Несколько часов провел на этих участках, в штреках, продуваемых насквозь мощной струей холодного воздуха, смягчающего невыносимую жару земных глубин. Простудился. Возвращался больным. Температура вызывала озноб, кашель не давал уснуть. И тут, бессонной ночью в темном вагоне, к нему пришел стыд. Мучительный и гневный стыд. Как я смею отвлекаться, медлить, терять время на посторонние переживания, когда в моих руках метод, способный избавить тысячи людей от тяжелого и опасного труда под землей? Как я смею лениться оттого, что рядом нет стимулирующей энергии Арона? Или я не в состоянии осуществить свою — свою собственную! — идею без подталкивания и чужой помощи?
Проводив врача, предписавшего постельный режим, Екатерина Павловна вернулась к больному и не поверила своим глазам: в телогрейке, с забинтованным горлом, сразу осунувшийся и пожелтевший, Всеволод Сергеевич вдохновенно размечал чертеж и беспечно напевал песню их студенческой юности: «Крамба-ам-були — отцов наследство…»
Игорь мчался по степи на подножке грузовика, вглядываясь в приближающиеся огоньки станционного поселка. Когда шофер резко тормозил, чтобы в темноте определить дорогу, слышно было, как дружно стрекочут кузнечики. Потом к этому звуку присоединились дальние тревожащие — многоголосый пьяный крик.
— Нажимай! Черт с ней, с дорогой! — умолял Игорь.
Разморенный горячей баней, ужином и накопившейся за много дней усталостью, он крепко спал, когда отец растолкал его и погнал в поселок, потому что заведующая чайной сообщила: «Ваши хлопцы буянят, вызываю милицию, лучше забирайте их сами!» Изыскатели за один субботний вечер давали чайной доход, равный недельному, их там привечали и, если иной парень не в меру выпьет, панику зря не разводили. Значит, дело серьезное.
Когда Игорь на ходу соскочил возле чайной, криков уже не было. И никакого буйства не было. На крытой галерейке, где любили пировать изыскатели в компании незнакомых Игорю молодых людей сидела Лелька Наумова в своем единственном шелковом платьице, с цветком в волосах, азартно веселая и очень бледная, — вероятно, выпила лишнее. Перед чайной, в потемках, подступавших к светлому кругу, отпечатанному на земле уличным фонарем, полукольцом теснились люди. Среди них Игорь увидел кое-кого из своих изыскателей и двух подавальщиц в белых наколках; все чего-то ждали, но не переступали через край светлого круга, усыпанного осколками стекла и черепками битой посуды.