— Да чего там… — несколько смутился сержант. — Кто бы по-иному поступил, окажись на моем месте?
— А ты, Коростылев, Карлуше-то все-таки расскажи, как было дело. Презанятная история!
— Да как-то оно… — Сержант с сомнением взглянул на попираемого бурмасовскими сапогами Мюллера.
— Ничего, — подбодрил его Никита, — пускай слушает, боров. Так оно даже веселей! — и надавил тому сильнее каблуком на ребро, отчего лекарь, которому так и не удосужились вынуть кляп изо рта, снова замычал.
— Ну, было дело… — проговорил сержант. — Хаживал я к супруге ихней, к Марфе Лукинишне. Уже три месяца кряду, коли вырвется свободных часа два-три, хаживал. А чего? Молодая, до ласки жадная; этот боров-то ее, видать, не больно-то тешил… Вот и тогда, когда с лестницей этой случилось… Она сказала, что супруг ее в отбытии по лекарским делам, до завтрешнего дня воротиться не должен бы… Сидим, стало быть, с ней, выпиваем портвейн – уж больно у нее хорош… Вдруг слышу – грохот, будто из пушки кто бабахнул! Выскакиваю – а лестницы-то и нету, вместо нее – дыра! И стонет кто-то из той дыры. Хотел уж было за подмогой бежать, да смотрю – вдруг в дыре фонарь кто-то зажег. А в свете фонаря – он, боров. Вместе вот с этим, с лысым, с покойником, — сержант кивнул на труп Жлухтова. — Тогда еще был живой… Смотрю дальше – они вас двоих через подвальное окно вытягивают на улицу, укладывают, как полешки, в экипаж. Бурмасова я сразу узнал – на весь полк человек известный. Ну, думал, несчастье, крушение; и лекарь, слава Богу, рядом оказался – должно, в лекарню свою его сиятельство повез… Только проходит день, другой, а про его сиятельство никаких известий. Уже в полку ищут, а от лекаря ничего не слыхать. Решил себе – дело нечистое. И надумал за тем лекарем проследить, благо знал, где он проживает. Три дня возле его дома прохаживался, и только нынче, смотрю, он с этим лысым к дому подъезжает. На миг в дом забежал – видно, прихватить что-то было надобно, — да снова в карету. Ну, я в другую – и за ними! Они, выяснилось, в дом этого покойника-то лысого и ехали. Только подумал, как туда проникнуть; смотрю, а они уже Бурмасова выносят, всего в путах, с кляпом во рту. Как я увидел такое поругание над измайловским офицером – так уж и не помню, не в себе был…
— Зато я помню, — встрял Никита. — Славно ты их, брат, кулачищами своими уложил. С одного удара – каждого в полное бесчувствие. А дальше… — продолжал повествование уже он сам, — дальше мы их с Исидором потихоньку назад в дом занесли, а там уж я изыскал способ, чтобы у них развязались языки. Ну а что было потом – ты и сам небось видел… Кстати… — Он обвел взором залу. — Место для меня вполне знакомое: тут меня как раз, помню, в масоны эти самые и посвящали. Сам в этом гробу лежал – такой уж у них порядок анафемский при посвящении. Ну всё! — метнул он взгляд в сторону убитого им графа, из которого уже порядочно крови на пол натекло. — Теперь тебе, дьяволу, никого эдак не посвящать! Удумали – в гроб живого человека!.. — И притопнул ногой по Мюллеру, сгоряча позабыв, что у того кляп во рту: – Говори, боров! В печь нас хотели с Карлушей отправить, так?! Не находишь, что самому тебе там в самый раз место?
Связанный лекарь снова замычал – на сей раз особенно жалобно.
— Ладно, лежи у меня, — смилостивился князь и поставил на него одну ногу. Сидя позади изображения Бафомета, с пылающим взором, с ногой на поверженном враге, он походил на какого-то языческого бога.
— Ну а я – так, пожалуй, пойду, — поднялся из кресла сержант Коростылев. — А то мне нынче с вечера в караул опять становиться.
— Ступай, Исидор, ступай, — кивнул Бурмасов. — Спасибо тебе, родной! Кабы не ты!..
— Да уж что… — махнул рукою сержант. — Как-никак однополчане все-таки…
— Так-то оно так, а все равно теперь я твой должник. Никита Бурмасов добро помнит… Да не забудь прежде караула Мюллершу навестить – уж нынче точно супруг ее вам никак не помешает.
Мюллер слабо всхлипнул и снова притих.
Когда сержант их покинул, Бурмасов сказал:
— Нам тоже пора отсюда выбираться. Теперь надобно новую диспозицию составлять. Пошли. — Он откатил ногой Мюллера и встал.
— А с этим как? — спросил фон Штраубе, кивнув на связанного лекаря.
— А как? — удивился вопросу князь. — Не в печку же его, в самом деле. Пускай себе лежит связанный. Через четыре дня у масонов тут сборище – тогда и найдут. Авось с голода не помрет до той поры – жиру-то вон сколько. Покойнички, правда, тухнуть начнут; ну да ничего, лекари – они к такому делу народ привычный.