Если нет, в вольном мире есть я.
Освобождённый мир ласково ворчал в уши. Казалось, дай только волю — оближет тысячью пламенных языков — в знак благодарности.
Безумие теней прекратилось, и заговорщики вернулись в свои дома — не нужно больше ждать своей участи.
Мнемозина пришла не сразу.
Геката ждала — явится Стикс. Прямая, словно копье и холодная, как воды ее реки. Шагнет в комнату, скажет: «У всего мира с языка не сходит, как ты отравила отца». А потом случайно, небрежно обронит что-нибудь мудрое — если внимательно слушать Стикс, то обязательно можно услышать что-нибудь мудрое.
Но пришла Мнемозина. Всеведущая шмыгнула в комнату серой мышкой, с опаской покосилась на котлы и травы, отказалась от вина и фруктов (подземные уже считали, что брать что-нибудь в рот во дворце Гекаты — себе дороже). Комкала и разглаживала в пальцах кусочек воска — Мнемозина вечно носится с этими своими восковыми табличками…
Интересно, подумала Геката — что она туда записывает обо мне?
— Хорошо, — прошелестела Мнемозина. — Поверили все. Даже Нюкта.
Переспрашивать ее или подозревать во лжи не приходилось — Всеведущая не лгала.
Хотя ходили слухи, что она и не была так уж всеведуща.
— Перс, сын Крия, взошел на престол подземного мира, — тягуче сказало левое тело. — Геката, дочь Перса, отравила своего отца и свергла в Тартар. Зачем?
— Затем, что была среди заговорщиков, которые не хотели, чтобы он правил, — отозвалась Мнемозина торопливо. — Все знают. Все поверили. Нюкта даже не сердита на тебя. Когда я видела ее — она смеялась. Сказала: как невовремя подвернулась эта девочка, богиня перекрестков. Кто же знал, что она такая талантливая, нужно будет присмотреться…
Геката неспешно рвала лепестки золотого лотоса — разминала в пальцах, и приторный запах заставлял улыбаться шире, верить в успех…
— Да?
— Да. А потом она сказала, что ты оказала им услугу. Показала нужный путь. Она даже назвала тебя — Прополос, указывающая пути…
Геката молчала, склонив голову над сосудом с золотыми лепестками.
— Потому что теперь они знают: нужно искать того, кто смог бы совладать с миром. А уже потом…
Потом — обращать в тело. Делать бездумной оболочкой для великого Эреба Первомрака, утратившего собственную плоть.
Рвущегося править в мире, который создал.
Полагающего, что мир — это его собственность, как дворец, или как кровать, или как оружие. Не понимающего, что мир — капризное дитя, обретшее собственную волю, выросшее и не желающее повиноваться древнему отцу-самодуру.
Желающее быть вольным, как его жильцы.
— На кого же Эреб собирается обратить благословенное внимание? — голос Гекаты кольнул коварной, отравленной иглой. — У нас не такой богатый выбор. Я не подхожу, как остальные женщины — верная жена Нюкта такого может не понять… Не на своих ли детей? Их младший сын выглядит способным вместить такое.
Мнемозина поежилась, и Геката позволила себе широкую улыбку — призначным, правым телом.
В подземном мире неохотно говорили о младшем сыне Великой Нюкты. Или о его предназначении.
— Или, может, они выберут Харона? Я не стала бы так рисковать — в конце концов, он просто глуп. Да и силы в нём…
Мнемозина возится в углу, пошмыгивает носом, перебирает таблички. Вся — сплошное притворство. Геката ценит притворство, и потому с Мнемозиной ей легко.
— Она говорила… в ее речи проскользнуло слово — «Крониды»…
— Ах, как интересно, — шелестит Геката. Неспешно отбирает пару соколиных глаз — сыплет в огонь. Приправляет пригоршней остро пахнущих трав. — Великая Нюкта хочет ставить на новую силу! Не на подземных — на земных, не на титанов, на богов. На новое поколение. Решительное, свободное. И жаждущее править. У них ведь едва не случилась война из-за трона на Олимпе, ты знаешь?
Спрашивать у вездесущей Мнемозины — «ты знаешь?» — приятно. Правое тело видит, как вездесущая вздрагивает, на миг выпрямляется, скидывает образ серой мышки.
— Да, Прополос, знаю. Титаны и сыновья Зевса готовились к войне. Всех со всеми — за трон. Они заключали союзы. Они вели интриги и собирали армии. Уже были первые стычки… И тогда некто мудрый… утверждают, что Аид Стрелок… предложил устроить Состязание. Тот, кто выиграет, получит Олимпийский престол. Второму достанется море.
— Третьему не достанется ничего, — шепчет Геката, разгоняя пламя душистой метелкой полыни. — Они так хотят править, новое поколение… Эти мальчики. Ну что же, посмотрим, посмотрим…
Мнемозина подходят из угла — и они смотрят в вещее пламя вместе.
Зевс — огонь сияет вдруг солнечным светом, вырисовывает гибкую фигуру. Нет, не мальчик — возмужал за прошедшие со свержения Крона полстолетия. Легкий, стремительный, яростный и веселый, любимец женщин, Освободитель Циклопов, которые сковали ему трезубец. Уничтожитель драконов, которых пытался натравить на людские селения Менетий… Зевса почитают сатиры, нимфы и люди, любят — нереиды, и все шепчутся, что на состязании ему уж точно быть первым.
Посейдон — пламя плещет буйно, неистово, взрыкивает, плюется искрами. Средний брат, весельчак и любитель попировать, неудержимый в гневе и простоватый, постоянно соперничает с младшим, тоже поладил с Циклопами — они наградили его двузубцем, Посейдон хорошо ладит с бесхитростными титанами и даже с чудовищами, ученик Гелиоса, колесничий… и все шепчутся, что быть ему вторым в Состязании — после брата.
Только вот…
Пламя всплескивает ладонями, темнеет. Потом разводит руками-огоньками. Нет, мол, больше Кронидов. Показала двух сыновей, что вы еще-то хотите?
— Третий, — шепчет Геката задумчиво.
— Старший, — эхом вторит Мнемозина. — Климен Мудрый. Аид Стрелок.
Пламя не отзывается и не показывает — будто не слышит. Невинно делает вид, что оно — просто пламя.
— Он не показывается в огнях, — говорит Геката спокойно. — И не участвует в Состязании.
Аид Невидимый — прозвали третьего брата. Отшельника и мудреца, отказавшегося от правления на Олимпе. Отдавшего другим власть. Удалившегося от всех, скрывшегося — не найдешь, не воюющего, не создающего союзов, изредка снисходящего со своей мудростью к тем, кто его найдет…
О нем почти не вспоминают, а если вспоминают — с недоумением и восхищением. Распускают слухи. Он, наверное, вовсе не знаком с Циклопами и не нуждается в подарках от них…
— Ата дружна с ним, — подала голос Мнемозина. — Только ничего про него не рассказывает. Еще с ним сдружился Гипнос. Говорил, что его друг и к нам наведывается. Наверное, хочет набраться мудрости… кто знает?
Геката кивнула. Вдруг встало под веками видение — давнее, двадцать лет, тридцать, сорок? Юноша в пастушьем хитоне замер на тропе возле Темных Областей… обернулся, махнул, улыбнулся, как старой знакомой.
Тускло блеснул старый лук на плече.
Мир молчал, не рычал на чужака. Кто ж облает простого любопытного отшельника?
Трехтелая улыбнулась — тремя улыбками.
— Теперь понятно. Нюкта предложит им в подарок третий мир — к Олимпу и к морю. Подземный. Они так желают править… третий из братьев возьмет его.
— Но ведь все считают, что на олимпийский трон претендуют только двое Кронидов, — прошелестела Мнемозина робко.
— Нюкта считает, что трое, — отозвалась Трехтелая и загасила огонь.
— Что же считаешь ты, о Прополос?
— Что по-настоящему на олимпийский трон претендует лишь один.
====== Сказание 3. 1. О союзниках-женщинах и умении лгать ======
Господа! Я всё больше съезжаю с сетевого формата в романный, с обилием диалогов и раздумий. Потому здесь – первая часть третьего сказания. Как всегда – вступление, потом встреча в пещере, потом воспоминания – что происходило перед встречей в пещере. Именно воспоминания о подготовке к Состязанию продолжатся в следующей части. Ну, и само Состязание будет, если я не распишусь уж чересчур.
— Я ставлю на небо.
— Я ставлю на море.
— Я ставлю на…
Молчи, Мнемозина, этого не было.
Выглядит насмешкой, фантазией упившегося аэда: трехсотлетняя война, великие битвы, трое братьев — три стороны Силы. Сестры, ждущие братьев с войны, интриги, истребление целых племен, пожары… Война — стоглавая, ненасытная гидра, глотающая судьбы, калечащая жизни…
Кому, спрашивается, и на что понадобится такое выращивать?
Разве что каким-нибудь юнцам. Возомнившим по недомыслию, что они выше самой Ананки. Новоявленным пупам Земли.
К которым вовремя не явилась бабуля с игрушками.
Или, может быть, она там тоже к кому-то явилась? К этому, чужому, который смотрит из отражений неодобрительно — или к братикам его?
Что он там сказал ей — тот, к кому она пришла? «Мне не нужен древний лук, мне нужно что-то получше?» «Не хочу стрелять в отца, так царями не становятся?»
Кажется, я даже иногда вижу его. Белозубого, гибкого, ослепляющего блеском волос. Гордого — зачем такому старые игрушки, такой заведет себе новые…