Это песня о том, что войны на самом деле никогда не заканчиваются. Как сказки. Потяни — а следом прицепится, потянется, потащится следующая, одна за одной, пока у тебя хватит дыхания… И всегда будут те, кто стал над этим миром — мечом, стрелой, копьем… Будут и те, кого она делает щитом.
Опасные выродки, которые могут переписывать ее свиток и которых она стравливает между собой — и кто-то всегда умирает, а кто-то побеждает до следующего раза…
Не понимая, что на самом деле их победа — то же поражение.
Побеждает всегда Судьба.
Ибо любой ваш шаг — неотвратимость.
Ибо она — в любом ударе и в любой победе.
Ибо она — над всеми.
Комментарий к Монодия. Ананка Господа, слезно прошу прощения за промедления – у меня тут книжка вышла, да и античность, сволочь, уже просто не хочет лезть. Переходная глава – куча ожиданий, подготовки, философии. Следующее сказание – последний, финальный замес. Дальше – только эпилог.
====== Сказание 12.1. О неправильных исходах и умении промахиваться ======
Надеяться умеют дураки. Мудрецы не умеют вовсе.
Мудрые хорошо знают, как глупа и опасна бывает надежда. Коварнее ядовитой змеи: подкрадется, ужалит, породит бессмысленную веру — а вдруг…
Бездумно разбрасывается шансами на каждом углу.
Мудрые понимают, что жизнь бессмысленна, упорядоченна и закономерна и все равно придет к единому итогу.
И только глупцы могут верить в то, что впереди их ждет что-то светлое — когда ждет нас лишь то, что написано.
Ананка-Судьба была мудрой. Ее сестра — нет.
Но иногда мудрые промахиваются. А глупцы дожидаются.
Потому что Ананка несёт — Неотвратимость и предсказуемость, а через это — Гармонию.
А Надежда несёт лучшее и через это — возможность дождаться.
— Я ничего не знаю о Надежде, — щурятся из воды глаза того, другого. У которого все так неправильно началось и неизвестно чем кончилось. — Только что я убил её однажды.
Там ещё много чего есть, в этом взгляде. Долгий путь — извилистый и иной, и шепот за плечами, и бесконечная линия памяти, которую он чертит острием меча по песку — непохожая на мою линия.
И вопрос. Вечный.
— Ты сам-то уверен в том, что у тебя всё закончилось правильно?
И тогда я пожимаю плечами, улыбаясь усталой улыбкой не мудреца — но воина, дурака и вора.
— Я на это надеюсь.
Возвращаться бывает странно. Из долгих путешествий, где значились Стикс и смертность — бывает тем более удивительно.
Будто воину — с бесконечной войны. Ты дополз, весь израненный, а селение сожжено, и выросли новые дома, и каждый камень старой дороги, на которой известна каждая щербинка, шепчет одно.
«Не ждали», — вот что шепчет.
На Олимпе было как-то… иначе. Разрослись, раззолотились дворцы, стало больше камня и золота, зелени — меньше… статуй вот понатыкали на каждом углу — лес, заблудиться можно. Кажется — двенадцать лет не был: откуда и что взялось?! Будто построенное — под корень снесли. Выстроили — выше, пышнее, красивее.
Аэды и музыканты под каждым кустом сидят. Не жалеют голосов, славят Владыку Олимпа. Во дворцах — музыка… недоуменная, тревожная музыка тех, кто ещё не осознал. Кто не узнал про Коркиру. Скоро струны кифар вздрогнут от ужаса — Артемида пропоёт погребальную песнь брату… Зевсу, наверное, тоже что-нибудь пропоют. Если будет — кому петь.
Будет ли — кому ждать его двенадцать лет из ледяных, чёрных вод?
Мраморные дворцы провожали окнами-глазами бессмысленно, глупо. Провожали — не узнавая. Идет, мол, какой-то, а какой — непонятно… Смертный? Бог? Владыка?
Кажись, всё не то. Хорошо — если не к нам идет.
Угомонитесь там, дворцы. Умолкните, не бойтесь троны.
Не смертный, не бог, не владыка.
Я — не к вам.
Промахиваюсь вот мимо вас — скажите спасибо. Лежи себе безмятежно, бывшая вотчина. Золотись, исходи пирами — наверное, и вино в кратерах ещё холодное, жаркое не остыло, постели любовниц Зевса теплы…
Ты правильно не ждал, Олимп. Тебе и ждать-то нет никакого смысла — потому что в саду матушки-Геи поднимают головы диковинные саженцы. Неспешно этими головами крутят — будто стараются уловить диковинные запахи.
Унюхать запах пыли и древности — доносящийся с острова Коркиры. Запах того, что осталось от наших армий.
Прислушиваются — хотят поскорее уловить весть о междоусобице в рядах Кронидов. О том, что Олимп, лишенный хозяина — созрел, вот-вот яблочком в ладонь покатится.
Осталось только протянуть ладонь и взять.
И значит, они поднимутся совсем скоро. Шагнут на Олимп — выполнять своё предназначение. Покинут материнскую колыбель, в которой их — не взять.
Если только вместе с колыбелью.
Серп Крона тихо посмеивается под ладонью — я не касаюсь его, а чувствую щербатую усмешку небытия.
Пальцами. Спиной.
Собой.
Довольную усмешку, радостную.
И махайра поёт под моими пальцами, как никогда не пел лук.
— Я узнал тебя, — напевает древний, истертый адамантий. — Ты так похож на него, так похож на него… Того, для кого я был выплавлен. И у тебя его пальцы. О, мы с тобой одно, теперь уже до конца — одно, только исполни же, исполни же своё предназначение…
Исполню, — отмахивался я, пока брёл по мощёным мрамором и халцедоном дорогам Олимпа. Пока неспешно проходил мимо фонтанов, золотых статуй и чуждых дворцов. Придётся исполнить. Кажется, у нас с тобой основательно нет выбора, отцов меч. Судьба одна на двоих, если хочешь.
Судьба на двоих, — согласно хихикала махайра. — Судьба — напополам. Голова в одну сторону, тулово в другую. Да? Прежний хозяин хотел того же. Хорошо.
Только что же ты медлишь, по Олимпу шастаешь? Разве эта, которая — напополам, здесь?
Оттого и шастаю, что мозги не растерял, — бормотал я себе под нос, промахиваясь мимо конюшен, и ароматных садов Деметры, и мастерских Гефеста. Ты вот скажи — каким способом ты собираешься эту самую — напополам? Она нам, наверху, ось мира вращает.
К ней, небось, в чертоги просто так не зайдешь — разве что она к тебе спустится.
Иначе Крон бы ее уже после моего рождения прикончил.
Ага, ага, — бубнил серп с пояса, голосом, напоминающим голос отца. Он прикончил бы. Только он хотел — хитро. Чтобы она спустилась, была бы неподалёку, а мы с ним — р-раз…
Она ведь может умереть — если кто-то делает то, что не прописано в её свитке…
Точно, — кивнул я и преодолел последний подъем. А теперь скажи мне, древний адамантий — как сделать то, что в этом свитке не прописано?
Ну, например — узнать, что в этом самом свитке есть.
Так что не глядите на меня удивленными окнами, дворцы — я не к вам.
Мне тут нужно навестить кое-кого другого.
Других.
Тех, которые притулились в сером доме выше самых пышных дворцов. Засели за щербатыми окнами, за хлопающей дверью… в самом центре паутины нитей, которую сплетали.
Шагнуть через порог. Пригнувшись — в комнату, полную запахом рыбной похлёбки…
— Ступай, откуда пришёл, Убийца!
Дверной проём оказался занят — попробуй, войди, невидимка! Через такие-то плечи, такие-то руки…
В руках — булава. Покачивается с намёком.
— Вопросы задавать припёрся?! Поздновато заявился. Вот тебе ответ! Не уйдёшь — зубы пересчитаю.
— Э, — долетело у Мойры из-за спины. — Спорим, я его первая в песок вколочу?!
Впору в голос заржать: всеведущие Мойры сроду так никого не встречали! Говорят, к кому-то являлись — старухами, к кому-то — девами прекрасными, к кому-то — женщинами, умудренными годами. С прялками, с таинственным туманом в глазах…
Ко мне вот — с булавами. Зубы считать.
Серп на боку ухмыльнулся хитрой беззубой усмешкой — попробуй, сосчитай…
— Вопросы задают боги. Смертные. Владыки. Те, над кем властна ваша мать. Мне столько раз повторяли, что я чудовище, что я наконец сам поверил в это.
Мойра моргнула. Попятилась внутрь дома, открывая вторую сестру — такую же рослую, плечистую, брови на пол-лица. И в руках булава — эта не для зубного счета, для вколачивания в песок.
— Тогда с чего б тебя принесло? Э, Лахезка, спорим — про материнский свиток вызнать хочет.
— А вот и спорим!
— На диплакс новый зеленый!
— Шерстяной!
Подождал, оглядывая узкую комнату с потухшим очагом — тот чадил последними облачками дыма.
— Я явился делать что умею. Переписывать судьбы. Хотите — ваши перепишу?
Лахезис рот разинула — булава бы влезла. Сейчас ляпнет что-нибудь этакое — «А силенок-то хватит?» Атропос перекосила рот — сейчас другое скажет: «Что, Убийца? Мечом обзавелся — храбрый стал?»
Да. Мечи хорошо умеют переписывать судьбы. Надежно. Словно стилосы — острием по свиткам. Но я не стану хвататься за Серп Крона.
Просто уйду. Из этого дома. С Олимпа. И вы проиграете все ваши споры разом. Потому что скажите мне, вещие сестры — как скоро на Олимп двинутся восставшие рати Гигантов и сколько почтения эти рати окажут вам при встрече?