Гелиос сверху чуть ли из колесницы не вываливается: намеревался, понимаешь, всем рассказывать о великой битве, а тут семейная пирушка какая-то. Вон, Алкионей настороженно подполз поближе, остальные Гиганты потихоньку шеи вытягивать стали: чего творится-то? А старушка с молодо зазеленевшими глазами только рукой на них машет: цыц, необузданные!
И смотрит — остро и пристально, ничуть не легкомысленно, попутно ухитряясь расспрашивать Афину — как у них там с Аресом, наследники-то скоро? (Афина идёт красными пятнами, Арес ухмыляется одобрительно). И в глазах у старушки — все тот же вопрос: «А что теперь-то, Кронид?!»
«Теперь всё иначе, — гляжу я в ответ. — Не знаю, правильно ли у меня началось, но теперь — все просто иначе. Там, наверху — теперь Элпис-Надежда (получилось, не ошибся с именем). И больше нет неотвратимости. Каждый волен жить так, как желает. Торить свою дорогу. Вить свою нить. Волен… надеяться».
«Так на что надеяться мне? — пронизывает зеленый взгляд, и у меня холодеют пальцы, потому что у той… глаза тоже были зелеными. — Скажи мне, внук, — на что мне теперь надеяться?»
«На весну».
Надейся на нее, мать-Гея, я теперь знаю — она не подводит.
Мне больно от этого знания, но тебя оно сделает счастливым.
— А мои дети?
— Да я вот даже не знаю. Хотел все бабушку попросить: поговори ты со своими детьми. Если ты найдешь им место — где жить… Если они не будут враждовать с нами…
— Ты освободишь их? Из Тартара?!
— Да.
Кроме тех, кто никогда не сможет оттуда выйти: Гекатонхейров, для которых Тартар — дом родной… и моего отца.
Теперь на нас глазели уже все: Гиганты, моя родня… Гестия вот вцепилась в мужа — и тоже смотрит. Пораженно — от услышанного.
Когда взгляды успели обрасти шелухой слов?
Неважно, пусть слушают.
— Но ты ведь не так прост, пастушок, — усмехается Гея. — Ты совсем непрост… чего ты хочешь взамен от меня и моих детей?
— Клятву водами Стикса. Никогда не посягать на любой из тронов. Никогда не замышлять вражды по отношению к земле, небу или подземному миру — и их обитателям.
Войны закончились, Мать-Земля. Хватит. Мы найдем нужную шелуху слов — так, чтобы случайные междоусобицы или ссоры не закончились купанием в Стиксе. Мы — найдем. Но мне нужна эта клятва. Стикс взыскивает надежно, уж мне ли не знать.
Вон, кивает, покачивая копьем — взыщу так взыщу!
— Кому же они принесут эту клятву. Тебе?
— Нет. Правителю Олимпа.
Бабушка даже ладошками всплеснула — ай, хорошо выдумал! А теперь самую малость: а ну-ка, кто у нас в правителях Олимпа?
Даже яблоко на ладонь взяла — налившееся золотым соком. Можно хоть сейчас по кожуре, как по золоту, вырезать «Достойнейший» — и награждать нового царя.
Эй, никому не хочется на олимпийский трон, случайно?
Нет, — мотает головой Ифит. Спасибочки, мы там уже сидели. Вот море — это, конечно… И из-под пальцев — счастливая музыка волн. Бледная Гера прижимается к плечу мужа — то ли смертная, то ли уже нет… не понять. Качает головой — Ифит уже один раз отказался, ему не бывать на Олимпе… Но ты прав, там сядет царь.
Клименид, конечно, кому еще садиться.
Яблочко — золотистое, соком брызнет! — летит-летит в воздух. Мелькает игриво, сияет бочком. Валится в руки второму Климениду — Арес схватывает мгновенно, жестом бывалого воина, вертит в пальцах…
— Нет.
Будто не яблоко — горящую головню перекидываем. Не олимпийский золотой трон делим — хлам ненужный: бери кто хочет! Гиганты уже все затылки исчесали, Танат усмехается (одобрительно, что ли?), Алкионей отодвинулся подальше — ну их, этих бешеных, еще заразят. А Арес поднимает глаза — черные, лукавые. Повторяет спокойно:
— Нет. Если уж там, над Олимпом, нынче Надежда — на Олимпе не может править Война. Править должна Мудрость.
…и яблочко бережно перекатывается в руки Афины. Которая смотрит на него с недоумением… воспоминанием, будто такое же недавно в руках держала. Изумленно вскидывает серые глаза на Ареса — мол, ты что тут такое удумал?!
— Бери, — говорит взбалмошный мальчишка, но улыбка у него — зрелая и умудренная. Улыбка странника и философа. Знакомая. — Бери и правь мудро… царица моя.
Ласковым мотыльком вспархивает смех матери-Геи.
— Вот сразу видно — весь в отца! Такое придумать!
— Женщина на троне, — цедит сквозь зубы остроскулый Алкионей. — Тоже… выдумал. Думаете, ваша плес… — тут он ловит мой прищур и выдавливает: — Эти… боги ваши… сатиры… кентавры… с таким согласятся?
Арес слегка подкидывает копье — и ясные блики пляшут на адамантиевом наконечнике. Ухмыляется с предвкушением.
— Кто не согласится? Кто-то не согласится? Ну, хотел бы я таких увидеть, да…
И брови вскидывает с невиннейшим видом — ну, что? Разве я не хорошо придумал? На троне — Клименид. Правда, об этом никто особенно не знает, так разве что дурак не догадается. Афина еще и дочь Метиды Разумной.
А если вдруг кто сунется — возле трона, перед троном, за троном… ну, словом, там, где нужно — тоже будет стоять Клименид. Советник (хотя какие там советы, Мудрой-то), со-правитель… полководец. И щит, потому что именно в щитах так нуждаются правители — а, правда, царица моя?!
А Афине на такое и сказать нечего. Мудрость в кои-то веки онемела. Катает яблоко по ладони, вопрошает взглядом — эй, кто не согласен? Давайте… скажите что-нибудь…
Мудрое.
Вот ты, например, бывшая царица Олимпа, Гера… нет? Киваешь головой, хотя это твой сын уступает мне трон? Ну, тогда твой муж, морской правитель… опять нет? И он одобряет, хотя трон по праву — его?
Ну тогда вот подземные. Гестия… что, и тут ободряющая улыбка? А хотя это же Гестия, и правда. Ну, может, хоть ее супруг что-нибудь хмыкнет — мол, бездарно деретесь, олимпийцы…
Нет?!
Танат Железносердный жмет плечами, за которыми гаснут пламенеющие крылья. Делает короткий жест — ничего, мол. Деретесь как раз неплохо. Хоть кто-то на Олимпе нормальный будет.
Тогда дочь глядит на меня — взглядом двенадцатилетней девочки, которую встретил однажды у дворца Метиды. Серьезные серые глаза. Непокорная прядь на лбу расплясалась. «Что ты скажешь мне, Литос?»
— Правь мудро… царица моя.
Махнул рукой, поднялся с осенней травы. Глубоко вдохнул посвежевший воздух, подумал даже — улыбнуться, что ли, дочери, раз уж ей править, раз уж так все хорошо закончилось…
Не смог.
И не закончилось.
В глазах остальных — даже у Таната и Геры — так и мелькают отзвуки вопросов. Мать-Гея задумчиво катает наливное яблочко в пальцах, решая: сказать? Не сказать?
Нужно ли швырять мне в лицо то, что уже швырнули Мойры?
— Ты убил Ананку, Кронид.
Молчание. Только Афина поправила тихо: «Мы убили».
— И не сел на ее место. Возвел на трон ее сестру Элпис, как хотел мой муж…
— Да, — сказал я.
Мать-Земля бросила взгляд исподлобья, будто проверяла: можно ли мальчика огорчить? Не заплачет?
— Кронид, ты убил свой век. Всё ваше поколение… всё, что есть… не только боги — и титаны, нимфы, кентавры… Ананка родила из себя самой то, что продолжало её: Путь, Жребий и Неотвратимость. Трех мойр, которые воплощали дорогу, которую проходит каждый. Элпис-Надежда родит иное. Иную веру. Иной миропорядок. Может быть — истребив при этом старый. И теперь даже мой сын Крон не сказал бы — сколько у вас впереди есть времени…
— Да, — сказал я.
— Разве тебе не страшно?
— Я был смертным. У каждого из них гораздо меньше времени, чем есть у нас даже и теперь. И от этого их жизнь только обретает большую цену.
— Наскучила вечность?
Она спрашивала — насмешливым, треснутым голосом, но в глазах жила тревога — и та, что уже поселилась в небесах вместо Ананки-Судьбы.
— Крон был бессмертен. И Ананка тоже. Вечности нет ни для чего и ни для кого, потому что рано или поздно вслед за тобой придет следующий. Иное поколение. Иное царство. Иная вера. В этом Ананка была права — умирая, мы порождаем новое. Кто знает, может, смысл в том, чтобы это новое было лучше нас?
Лучше? — спросила она глазами. Лучше, — кивнул я, указывая на ее младших сыновей — заляпанных собственной кровью, оскаливших клыки, шипящих драконьими головами. Я был смертным, Гея. Я видел, насколько жесток мир, которому теперь придется умереть.
Я соврал бы, если бы я сказал — не жалею, что убил его.
Но то, что родится и возмужает там, в небе, обязано быть лучше.
Потому что его породит Надежда.
— И куда направишься? — спросила мать-Земля. — На Олимп? Или в изгнание?
— Туда, где ее нет.
У мертвых совсем нет надежды — даже если они попадают в Элизиум. Так уж устроила дела в этом мире Ананка.
— Пока что, — пробормотала Гея, — пока что нет, Кронид. Надежда проникает повсюду. Придет час — спустится и к тебе. Чтобы обрушить своды царства, которые никогда ее не видели.
— Значит, подожду.