Они все на него так смотрят — на теплый, шершавый, истертый металл рядом с моей рукой. С почтением и желанием.
Я коснулся лука пальцами. Помедлил, передал Зевсу. Тот покрутил в ладонях, погладил, будто стараясь ощутить… поморщился — что за цацка, совсем для царя не подходит.
— Он ведь как Серп Крона? Принадлежит тому, кому передавался?
Я кивнул. Говорят, Серп Крона не мог удержать никто, кроме отца. Мой лук лёгкий, удержать его просто.
Только вот сотворить, соткать стрелу для него из ничего, из себя самого — не сможет больше никто.
— Серп забрала Гея, — пробормотал Зевс. — Ты знаешь об этом? Мы хватились не сразу, мы же даже не знали, где он лежал… А потом как-то поняли… посмотрели… нам сказали, что она забрала его. Он выплавлялся лишь для одного — того, который в Тартаре. Думаешь, она может использовать его, чтобы Крон…
Я качнул головой. Не думаю, что Хтония жаждет освободить этого своего сына. Особенно по кускам — ибо я сбрасывал в Тартар папашу не целиком, правда, в песнях об этом и не поют…
Серп забрала Гея, лук у меня не попросишь — кроме Стрелка, им никто пользоваться не может… что осталось?
— Оружие тельхинов, — выплюнул Зевс сквозь зубы. — Титаны пользуются таким же. Сделано оно добротно…, но не дает нам никакого преимущества в битве.
Радуйся, бабушка, — подумал я. Видишь, я обещал. Потому что знал, что настанет день для этого разговора.
— Есть другой способ.
Достал из воздуха адамантовую стрелку. Легкую, белую, сияющую в полутьме шатра, будто игрушка.
— Лук Мать-Гея выплавляла из себя…, но стрелы к нему ковали Циклопы.
И ни к чему знать, что лук — одно, а стрелы — совсем другое.
Зевс резко выпрямился, глаза заблестели.
Я не промахнулся.
— Циклопы? Те, что в Тартаре? Предлагаешь…
Я пожал плечами. Не предлагаю, конечно, куда мне. Предлагают воины и полководцы. Равные. Что может тут сказать скромный мудрец?
— Великая Пасть коварна. У кого хватит смелости отправиться в нее?
Даже и не знаю — у кого. Может — у того, кто хочет чем-нибудь перебить, затмить, проклятое, неискоренимое, вечное — «Кроноборец»?
Младший ушёл в Тартар один. Это было ожидаемо — он жаждал подвига, который можно совершить в одиночку. Я даже не провожал его — мне незачем было показывать, насколько хорошо я знаю местные дороги. Я, правда, следовал за ним тайком и даже сунулся во мрак Тартара — кто там знает, если вдруг помочь понадобится…
Не понадобилось: младший справился. Вызволил Циклопов, договорился с ними. После сиял тихой, удовлетворенной улыбкой, показывал подарок: гладкий, внушительно блестящий трезубец. Говорил: стрелы Циклопы ковать отказались («Так и сказали — «Не, такого больше ковать не будем», — поддакивал Посейдон, а мне перед глазами виделась насмешливая улыбка бабули-Геи). А вот трезубец сковали — да еще какой, глаз не оторвать! Ну, у Посейдона — два зубца вместо трех. Тоже неплохо.
Я видел, как они испытывали оружие — в скалистых преддвериях того же Парнаса. Уран-Небо хмурился и подтекал дождем, ветры затеяли перебранку в деревьях, а трое Кронидов…
— Знаешь, как меня теперь называют? — весело спросил брат, когда удар чудесного оружия в пыль раздробил осколок скалы размером со среднего великана. — Ареем — Воинственным. И еще — Поражающим Громом.
Гром при ударе трезубца и правда грянул — раскатился, бахнул по ушам.
От удара двузубого копья вывернулись деревья и почва сотряслась под ногами.
— Знаешь, как называют меня? — спросил Посейдон, который казался отлитым из мокрого камня. — Колеблющим Землю, ха!
Потом нахмурился, засопел. Подошел, предложил по-братски.
— Слушай, хочешь — мы тебе у Циклопов что-нибудь попросим? Чтобы получше лука. А то кто там знает — может, война начнётся, а ты как есть…
Зевс вскинулся, глянул на брата с предупреждением. Какое, мол, попросим. Что — попросим, когда у него уже лук Урана?!
Я хлопнул Посейдона по плечу.
— Не стоит. Оружие может быть одно. Знаешь, как меня называют? Аид Тихий.
— А ты предпочел бы другое? — прорвался сквозь хохот Посейдона и ветер тихий вопрос Зевса.
Я улыбнулся. Кивнул.
— Я предпочел бы — Аид Невидимка.
====== Сказание 3. 2. О союзниках-женщинах и умении лгать ======
— Я ждала тебя…
— Я пришёл.
— Я ждала тебя, о Литос…
Шепот накатывает приливной волной. Делает алыми щёки. Стыдливость и скромность тонут в каплях коротких поцелуев, боязливо проглядывают, поднимают голову, бросают осторожные взгляды — будто дичь на охотника. Движения дичи пугливы, неловки, трепетны, скованны: что сделать? снять пеплос? Или нет, ответить на поцелуй? Или вот еще плечо оголить, или обнять его, или, или…
Движения охотника — плавны, уверенны: дичь от него не уйдет.
Охотник заставляет добычу повернуться, касается высокой прически под черепаховым гребнем, шепчет:
— Почему боишься?
— Ты первый у меня… я знаю — как должно быть, но не знаю, что делать.
— Это знаю я.
Не так много у меня было тех, кто учил этому знанию. Но Левка — пропавшая, не вернувшаяся, ушедшая Левка — она была, и та нимфочка… как ее, с черными волосами, пахнущими свежестью и сладостью — тоже была, еще почему-то обижалась, когда я сказал, что меня не тянет к ней вернуться. И несколько одиноких вдов, приветивших в своем доме Странника — и они тоже были, а учусь я быстро.
Нам с тобой хватит на двоих, Разумная.
— Мы поступим разумно, — шепчу я, и Метида успокаивается в моих руках, обмякает, отдается неизбежному, отбрасывает стеснение. Нимфы смеются, так, Разумная? Смеются и называют Покровительницей Дев — за то, что ты, зрелая богиня, дочь титанов, не завела мужа, не завела даже любовника… не знала мужчины.
Пусть подавятся своим смехом, а мы поступим разумно.
Волосы выскальзывают из высокой прически, медленно распускаются, развиваются, окутывают пока еще не обнаженные плечи, в свете факелов начинают отливать красным деревом, а тело — словно искупалось в волнах заката… два тела.
— Знаешь, чего я боюсь больше всего на свете? — шепчет Разумная, когда мои руки начинают высвобождать ее от одежд — словно очищая диковинный плод, подбираясь к его мякоти. — Страсти. Влюбленности. Любви. Ты видел Афродиту, рожденную из пены? Её стихия туманит разум, забирает, растворяет его в себе. Проклятое чувство, которое оглушает настолько, что становится невозможно думать. Которое противостоит разуму.
— Я видел, — шепчу я, рассыпая поцелуи по ее коже.
Она теперь гостит то у Зевса, то у Посейдона — оба хотят на ней жениться, не знаю, кого Киприда выберет. Наверное, ждет, когда на Олимпе появится царь, чтобы припасть уже к его коленям. Основательно так припасть, навеки. Подарить бездонную, ласковую, небесную синеву глаз, и золотистость волос, похожих на подсвеченные солнцем облака, наградить рассветным румянцем, поцелуями губ, горящих ярче заката…
— Я видел, — шепчу я и касаюсь Метиды словно лука, который вот-вот выгнется под моими руками. — Я видел, я устоял.
Не знаю, чьей женой она станет, Афродита. Зевса или Посейдона. Или кого-то из титанов — Эпиметей с нее глаз не спускал… Моей женой ей не бывать. Из-за того, что ее стихия туманит разум.
А мне предстоит очень много думать, когда я стану царем.
— Я не буду будить в тебе страсть, Метида, — шепчу я. — Не стану будить влюбленность.
Не страшись, я дам только то, чего ты хотела. Ласка будет не настолько горяча, чтобы ты вспыхнула. Наслаждение — не таким глубоким, чтобы ты утонула. Останется только благодарность к тому, который принял твое приглашение через столько лет — но с этим тебе придется разбираться уже самой.
— Мне прийти еще? — спросил я наутро.
Она торопливо подбирала волосы с плеч и уже опять была серьезной. «Кислая» — наименовала ее та черноволосая нимфочка, как ее. «Яблоки вкуснее с кислинкой, — сказал я ей тогда. — И червей в них меньше, сладкая моя».
— Не нужно. Иначе я могу воспылать страстью. Или влюбиться. Или… еще что-нибудь. Теперь ты возьмешь от меня оружие в дар, Литос?
Я пожал плечами. Набросил хитон, поманил лук со столика, куда бережно пристроил его вечером.
— У меня есть оружие. Какая-то мудрая богиня… я не помню, какая… сказала как-то, что оружие может быть — одно.
— Смотря что ты считаешь оружием, — пробормотала задумчиво. — Хорошо. Приходи, когда нужен будет совет. Или дар. Приходи, за моей благодарностью, Литос, потому что я не хочу быть тебе должна за эту ночь.
— Приду, — сказал я, помедлив.
Она завернулась в одежды. Прислушалась к чему-то в самой себе. Тихо улыбнулась.
— Помнишь, ты сказал мне, что придешь, когда станешь царем?
— Помню, — сказал я, стоя на пороге ее дворца. — Ты поняла верно.
Я пришёл не так скоро — через двенадцать лет. Когда Менетий, Титий и Эрифальт всё-таки договорились и все-таки собрали войска.
Когда братья решили устроить первый бой — боги против титанов. На каком-то неизвестном поле, поросшем полынью.