И первое, что услышал Танат, было:
— Бррр…
А потом усталое:
— Ну, конечно. Это же Гестия. Покрывало не вернула, зато это чудище приволокла. И кого-то еще заодно.
— Это Танат! — запоздало спохватилась Гестия. — А покрывало Амалфея по дороге доела. Танат, это Гера, Афродита, Деметра, Амфитрита. А Афина где-то с копьем бегает, жаль…
Взгляд мечника выхватил мгновенно: Афродита — ёжится, брезгливо осматривает запасное покрывало, пышная Деметра в зеленом, Амфитрита с плаксивым выражением лица… у Геры пальцы сжались так, будто стрелу на тетиву сейчас положит — правда умеет стрелять?
Выражения, правда, на лицах одинаковые. В глазах читается ясно: пойти за покрывалом, а вернуться с козой и богом смерти — это и для Гестии чересчур.
Надрывно вздохнула Деметра:
— Ну, когда же это кончится!
Наверное, нужно что-то сказать, подумал Танат. Например, это:
— Радуйтесь.
Говорят — Танат Чернокрылый не знает, что такое веселье. Лгут.
Олимпийские богиньки сквасились до единой, когда услышали такое из уст бога смерти. Афродиту так просто передёрнуло, Деметра процедила: «А что, есть причины?» Себя сохранила разве что Гера: надменно склонила голову в ответ на приветствие.
— Радуйся и ты, сын Эреба. Не потерял ли ты дорогу к главному пиршественному шатру? Тогда позволь провести тебя. Мой муж и его братья сочтут за честь, что ты присоединишься к пиру.
От холодной, пустой любезности заныли зубы. Танат чуть приподнял угол губ.
— Мало чести, о царица. Благодарю за предложение. Я найду дорогу.
— Ой! — спохватилась Гестия, когда он повернулся, чтобы уходить. — А я же тебе… огонь… красивый, правда?
Он повернулся. Взглянул в искрящийся, веселый, брызжущий безвредными искрами костер: небольшой, но ясно горящий, распускающийся десятками алых и оранжевых бутонов.
У такого костра хорошо греться тем, кому холодно. Чьи дома никогда не видели очагов. Даже тем, у кого вовсе нет домов.
— Как скажешь, богиня.
Чудовища не понимают красоты. Тепла, наверное, тоже.
Зато чудовища читают во взглядах. Тех, которые иногда теплее костров.
В которых — сожаление, потому что не удалось же показать костер как следует. И удивление — почему это сестры так? И безмолвное: «Ты, кажется, немного замерз? Или, может, тебе надоела темнота? Но ты же всегда можешь прийти к моему костру, я ведь выбрала — греть…»
Танат молча свёл крылья, шагнул к пиршественному шатру, стараясь вытряхнуть, выхолодить из себя непрошенный взгляд.
Воинам нужно не тепло. Нужен — холод. Особенно перед битвой.
Жестокосердный отстранил охнувшего божка-виночерпия. Шагнул в шатер, навстречу музыке и смеху.
Музыка взвизгнула, смех умолк.
— Ой, — сказал кто-то тихо и страдальчески.
Столы казались бесконечными. Лица — лоснящимися от жира и теряющимися в слишком светлом шатре. Взгляд мечника выхватил главное: вот подземные, вот морские, а вот олимпийцы, все сидят вперемешку.
Трое Кронидов — на главных местах. Этот — блистающий в облачении, на губах замерла улыбка — наверняка Зевс. Буйный здоровяк слева — Посейдон, как иначе?
Старшего Кронида Танат рассматривать не стал: видел в подземном мире. Да и Гипнос все уши прожужжал о том, насколько Климен Мудрый похож на отца.
Похож и похож — какое подземному дело до олимпийца?
— Радуйся, о Гостеприимный сын Крона.
Старший встал там, на конце стола — оказал честь гостю. Пришлось всё-таки взглянуть: заматерел олимпиец. Победитель — не воин, а победитель, уверенный в своей победе.
Говорил Климен просто и спокойно, без вычурности и торжественности.
— Радуйся и ты, сын Эреба и Нюкты. Для меня честь видеть тебя на своём пиру в любое время.
Аэды, наверное, сбренчат себе пальцы, — подумал Танат брезгливо. Когда будут петь о том, как радушен и снисходителен их повелитель к созданиям тьмы.
— Прости мне моё опоздание. Меня задержал клинок.
Волна возмущения прокатилась по шатру безмолвно: мог бы о клинке-то уж и помолчать! Старший Кронид, правда, ничем не показал, что ему такие разговоры непринятны: еще раз заверил, что рад видеть сына Ночи в любое время («Ночью и у изголовья — я бы подумал», — прошипел братишка-Мом с середины стола). Пригласил занять почётное место — из тех, что ближе к началу стола и самим Кронидам. Танат поблагодарил кивком (возмущения аэдам хватит на пару песен), прошел вслед за лысым и пузатым распорядителем пира.
Место оказалось рядом с Момом и Гипносом. По левую руку вздыхал голубоглазый титан — Прометей. Когда Танат опустился на своё место — титан дёрнулся было, но смолчал и голову наклонил вежливо.
— Чернокрыл, ну, ты б ещё с неба свалился, — жизнерадостно заявил близнец. — Спасибо ещё — на жребий не опоздал, он уже скоро. На кого ставишь?
— На Кронида, — отрезал Танат. Неохотно пригубил не подземное, сладкое вино. Нужно было остаться возле костра, с маленькой сумасшедшей. Она хотя бы забавная.
Гипнос махнул рукой, застучал пестиком в неразлучной чаше, повернулся к Мому — благо, было о чём говорить. Танат сидел, полуприкрыв глаза, чувствуя, как шумит пир, как волны, бурные и беспокойные, расшибаются о щит воина…
Из-за щита хорошо озирать поле сражения. Пусть и сражаются все в основном с едой (бездарно дерутся, потому что еды в изобилии). Морские, земные, подземные — надрывают глотки в шутках, устраивают поединки в здравницах. Вызывают на соревнования то кабаний бок, то приправленный травами острый сыр. Всем своим видом показывают: да только таким сражениям тут и место!
Вожди, впрочем, сосредоточенны и настороженны. Харон угрюмо ковыряет козью ногу, Япет задумался, морской Нерей озабочен, поглядывает на младших Кронидов.
Вопрос потихоньку перебегает от одного гостя к другому. Равняет подземных и морских: кто? Младший? Средний?
— Ох, нам бы царя построже, — ухмыляется Мом-насмешник. — Видели вы Гекату, скажем? Так надо же, чтобы — крепкая рука…
— А нам бы тоже, — вздыхает Нерей. — Вот тельхины, к слову, распустились… сколько меди дерут, чтобы один щит сковать — страшно подумать!
Младшие Крониды прислушиваются, кивают важно. Интересно, понимают ли, что над ними издеваются? Вот она — шелуха, ползет с этого пира, опадает, скользкая на пол — Крониды, вы что, ослепли?
Есть только один правитель. Победитель. Вон, с Гипносом о чем-то беседует как раз. И он не делится с вами властью — он делает из вас наместников в ссылках, откуда вы никогда не допрыгнете до его престола.
Он дарит вам раззолоченный Тартар — а вы берёте?
Брали, и еще как. Гордец и Простофиля подхватились на ноги первыми, когда в шатёр заглянула Гера — шепнуть что-то на ухо державному супругу. Тот кивнул, встал тоже — и пришла тишина.
— Время, — только и сказал олимпийский царь — и все покинули шатёр, спеша на берег Темрейского залива. Там, у алтаря, на котором стояла глубокая чаша, дожидалась ледяная, неподкупная Стикс.
— Крониды! Вы будете тянуть свои доли по старшинству. Дайте же священную клятву никогда не оспаривать владения друг друга!
Клятву Крониды, кажется, не дали, глянув друг на друга волком. При этом оба возмутились: мол, да мы же братья! Да как это — друг против друга?!
Перегрызутся враз, подумалось Танату. Зевс и Посейдон — Гордец и Простофиля, Сила и Ярость — стояли друг напротив друга так, будто наконец дорвались до соревнования. Того самого, которое прервал Тифон.
За олимпийский трон.
Кому достанется вотчина побогаче? Такая, чтобы можно было со временем набрать войск — и выступить против брата на Олимпе?
— Я опускаю в чашу кварц — и пусть в нем слышится шум великого моря, что омывает наши берега, в которое текут ручьи и реки, — удела того, кто вынет этот жребий. Быть ему гонителем волн и колебателем вод. Жизни всего смертного и бессмертного, что плавает в воде…
Не дай им старший Кронид эти троны — они начали бы новую войну уже завтра. Помялись бы, посидели: ну да, брат мудрый, великий, Тифона победил… и все равно собрали бы войска или организовали заговор. Вот Климен Мудрый и решил их распихать — не в Тартар, нет, но вполне себе. Думал, что они смогут хорошо править? Ложь. Он считает, что они не смогут править вообще. Что их затянет, перемелет, остановит нежданная вотчина.
А тогда Олимп будет в безопасности и на освободившиеся троны можно будет спокойно сажать наместников — скажем, своих детей.
— Я кладу в чашу лаву — и пусть в ней отразится мрак подземного мира, мира ужаса и печали, которым владеть тому, кому выпадет этот жребий. Ему быть властителем душ усопших и призраков памяти, всех сокровищ земных недр и всех чудовищ, что таятся во мраке…
Климен Мудрый смотрит на братьев — и в его бороде змеёй сквозит усмешка.
Теперь понятно, почему он принял предложение Ночи.
— А-а-а, чтоб тебя!
Посейдон хмурится, багровеет, вышвыривает черный осколок лавы. Посейдону только что выпал подземный мир. Посейдон, кажется, всё-таки ждал другого, потому что всеми силами удерживается, чтобы не ругнуться как следует. Взглядывает на брата, вскидывает голову — и с губ у него чуть не срывается говорящее: «До поры до времени…»