Или, может быть, Тавмант, сын Понта, вдруг осознал, что занял чужое место и его сейчас попросят подвинуться?
Потому что он не просто не царь. Он тут даже не главный заговорщик.
— Кто? — тихо спросил я, останавливаясь в середине зала. Он сидел неподвижно. Молчал. Вздрагивал губами. Смотрел на то, что было за моей спиной: тела тех, кто дерзнул и преклонившие колени — те, кто уже не дерзнёт никогда, одного раза хватило. Губы силились выговорить и не могли — ложное «это я». Владыкам не лгут. Даже взглядом. Я увидел их в его глазах. Два образа. Двоих заговорщиков — неожиданного и ожидаемого. Явного и тайного. Кивнул. Поднял лук, плавно оттягивая тетиву, свивая в первый раз за ночь настоящую стрелу — из усталости, и крови тех, кто лежит за мной, и холодного раздражения настоящего Владыки. Я не промахнулся. Тавмант, сын Понта, не охнув, стёк с золотого трона. Слегка запачкал трон ихором, отчего тот ещё больше просиял. Подмигнул даже, кажется. Мол — как мы их, да? Ага, кивнул я в ответ. Увидимся завтра. Повернулся к горе-заговорщикам, которые так и стояли на коленях, не смея взглянуть. — Можете смотреть, — может, и могут, но не решаются. — Этого вместе с остальными телами — во двор. Оповестить остальных, что всё кончилось. Сделаете так, чтобы другие остановились — вспомню, что меня назвали Милосердным. Кончилось всё довольно быстро. Может, заговорщики бывшие постарались — объявлять о конце заговора они понеслись на редкость шустро. Может, это был мой лук. Или мои сторонники — те из них, которые успели схватиться за оружие, сражались отчаянно. Некоторые, правда, не успели. Тела после сносили во внутренний двор — все, только раскладывали по разным концам, как я распорядился. Во дворе я нашёл Афину: с царапиной на щеке, щит во вмятинах, пеплос подран, по руке сбегает струйка ихора. — Сильно? — спросил я. Дочь усмехнулась, махнула рукой: глупости. Коварная прядь весело запрыгала по разрумянившейся щеке, ускакала на нос. Афродита рыдала неподалёку, заламывая руки: Пеннорождённую почти что успели умыкнуть из дворца, копьё Афины остановило похитителей, когда они уже грузили добычу на колесницу. — Гестия…? — С ранеными, там ещё Пэон и Фемида, — отозвалась дочка. — Ты вообще тут как оказалась? — Ну, во-первых, десяток они направили в мой дворец…, а во-вторых, Гера орала так, что и до меня долетело. Гера вышла во двор, постояла, махнула — мол, жива, цела, ты как? Махнул в ответ. Прошёл вдоль рядов, перешагивая через ручейки разноцветной крови: нимфы, сатиры, кентавры, полубоги, лапифы… богатая жатва для младшего сына Нюкты. Разнообразная. Посреди мёртвых, с краю двора, растянулась Амалфея. Огромная, совсем седая, в тёмной крови. Рог обломан — торчит в боку вон у того лапифа, на другой стороне. Бока чуть-чуть вздымаются — волнуются, как море в штиль. В последние годы старость брала своё: коза была долгожительницей, но не бессмертной. Ходила всё медленнее, видела и слышала всё хуже, и амброзия не помогала старой кормилице. Вот и жила она в почёте в прекрасном стойле, где вдоволь было любой еды, на выбор, где под хорошее настроение можно было погонять рогами приставленных слуг (те ходили, потирая бока и подумывая: когда ж околеет «зверюга жуткая»?). А тут, видно, в козе пробудилась боевая юность — вот она сорвалась с привязи (на шее привычно болтается обрывок веревки), понеслась во двор — слепо, защищать выкормыша… Успела убить двоих и потоптать третьего — копье которого, обломившись, застряло у неё в боку. — Защитила, — сказал я тихо, поглаживая козу между рогов. Амалфея слабо мекнула: «Ме-есть?» — потянулась зажевать мой хитон — мол, я тебе ещё покажу! Не дотянулась. Отправилась, наверное, куда-то на козьи асфоделевые поля: гонять пугливых зверей, жевать душистое сено, зловредно топтать цветы. Оставила пастуший хитон нетронутым — да и зачем теперь пастуший хитон? У пастушка-невидимки была коза когда-то. Теперь вот есть трон. Я распрямился — и багряный гиматий пал на плечи, привычно закутал алым. Дочь стояла рядом — ждала. Смотрела вопросительно. — Литос? — так она называла меня только когда дело было плохо. Почти не называла. — Кто начал это? Ты остановил их? — Остановлю, — сказал я сквозь зубы. — Будь моей вестницей… дочь. Эос-Заря шагнула в небо — подкрасила его багряным, в тон гиматию. Пролила золотые краски на двор — в тон веку. Золотому Веку. Веку без войн и заговоров.