Ликаон не знает. Он вообще стоит и моргает недоуменно, потому что Владыка должен проявлять гнев по-другому. Хмурить брови, голосом с высоты своего роста греметь. Всяко уж не болтать, будто пастушок с Крита.
Какая тебе разница, как я говорю и как веду себя, сын Пеласга? Ножницы Атропос над твоей нитью уже раскрылись.
И неужели ты в самом деле думаешь, что ты первый, кто попытался проверить мое всеведение, покормив меня человечиной?
Об остальных просто никто не знает. Значит, я сделаю так, чтобы о тебе узнали все.
— Кто ж вас так учил человечину готовить? Чеснок положили. Еще, небось, и в вине как следует не вымочили. Да ни один себя уважающий олимпиец такое в рот не возьмет!
Хотя за Эвклея я не ручаюсь.
«Ик!» — выскочило у горла Ликаона. «Ик! Ик!» — помогли ему сыновья.
Я сделал последний глоток вина из кубка. Поставил кубок. И продолжил тихо:
— А сам-то ты пробовал, сын Пеласга? Раздели же со мной чудесное блюдо. Отведай первым — в знак моей особой милости. Я окажу эту милость и твоим сыновьям — пусть и они насладятся божественной трапезой.
Смолкло хихиканье. Намертво. Страх мгновенно выбелил лица.
— В-владыка…
— Ешьте.
Под моим взглядом — холодным, пристальным, владычьим, царек протянул трясущуюся руку к блюду. Взял кусок, измазав пальцы мёдом, прилежно стал пихать в рот.
— Где же блаженство на твоем лице, о Ликаон? Или ты хотел угостить бога богов невкусным блюдом?
Царек поспешно добавил блаженства на лицо. Зачерпнул из блюда второй кусок, торопливо запил вином, потянулся за третьим, отчаянно скалясь, показывая — ничего, мол, не хотел такого, кушай на здоровье, бог, блюдо — вкуснейшее.
Амброзия пополам с нектаром.
За царьком, толпясь, потянулись сыновья. Подошли, повинуясь моему безмолвному кивку. Протянули руки, стали хватать куски, в горло пропитывать.
Кто давится, а кому, видимо, и не впервой. А кому вообще все равно — человечина и человечина, приготовлена неплохо… Вот еще б чеснока побольше — и вообще совершенство.
Сколько же у тебя сыновей, царь Аркадии? Двадцать… больше? Было бы у меня столько сыновей — я бы, наверное, в Тартар бы уже сиганул. Потому что не знал бы — кто…
Мне, впрочем, и одного хватает.
— Никтим!
Это Ликаон машет вымазанной в жиру рукой, зовет к столу любимчика. А младшенький Никтим что-то там застыл за спинами старших. Вздрагивает губами, но смотрит твердо.
— Отчего же ты не разделишь со мною эту трапезу?
— Я… не могу. Не могу, Владыка. Карай, если хочешь.
Я кивнул. Хочу, мол. А как же — очень хочу.
В пальцах возникла белая стрелка, которой не нужна тетива. Для кощунников я не доставал лук Урана — слишком жирно будет…
Адамантиевая молния сверкнула, поражая первого. Холодно блеснула, вонзаясь в грудь второму. Опалила волосы третьему. Четвертый заклокотал пропоротой глоткой…
Стрелка, игрушка матери-Геи, вела счет небрежно, с ленцой. Покидала пальцы хозяина — возвращалась. Сновала туда-назад деловито, как торговец в базарный день.
Раз-два-три-четыре, раз-два-три… сколько там еще осталось?
Кажется, нисколько.
Младшенький — Никтим — смотрит широко раскрытыми глазами на тела братьев. Еще теплые. В пальцах — еще куски страшной трапезы. Рты полураскрыты — будто собираются вина к трапезе попросить.
А аркадский царь Ликаон в бешенстве. Оскалился диким зверем, рычит из глубины глотки:
— Будь ты проклят, Кронид! Ты не всесилен — все знают, что скоро… скоро-о-о-о-у-у-у!
Лицо царя вытянулось в морду, речь переплавилась в сиплый, болезненный вой. Затрещал праздничный хитон, на руках прорезались когти.
Когда он грохнулся на четвереньки, я подождал еще. Пока появится хвост и пожелтеют глаза. Пока рот, изрыгавший проклятия, станет алой пастью с желтыми клыками.
И тогда уже обронил тихо:
— Раз тебе так нравится — будешь жрать человечину до скончания дней. Ты и твои потомки.
Волк хрипло рыкнул, прижал к голове уши, наморщил лоб в оскале. Потом опустил лобастую башку и с аппетитом взялся за того сына, который лежал ближе.
Я развернулся и вышел из зала. Махнул только Никтиму — идем, пока твой папочка не перегрыз тебе горло.
Новый царь Аркадии последовал за мной, всхлипывая и запинаясь по пути.
— Дворец сожгите, — сказал я коротко. — Хочешь — можешь придумать, что я его молнией испепелил. Разрешаю.
Вроде бы, он кивнул. Или, может, голова затряслась, кто там знает.
— В-владыка, а…
— Что?
— А… отец?
— Получил свое. Что ты с ним будешь делать — мне безразлично. Хочешь — посели в золотых покоях. Венец на голову напяль. Хочешь — сдери шкуру. Хочешь — прогони в леса или спали вместе с дворцом.
Впрочем, венец — это я бы не советовал. Людоед — он и есть людоед.
— Не нарушай закон, новый царь Аркадии. Я еще отпирую у тебя.
Вот уж чего он перепугался чуть ли не больше, чем отцовской участи. Но все-таки закивал, начал уверять, что будет рад приветствовать меня в новом дворце, как только построят…
Я хмыкнул. Может, следовало чаще пировать у Ликаона раньше. Выяснить между делом — как он растит таких понятливых сыновей. И таких почтительных. Не то что…
Кивнул на прощание и шагнул прямо на Олимп, не утруждаясь встать на колесницу.
Говорят, Зевс Морской любит дельфином перекидываться, когда торопится к себе в глубину. Только вот Владыке неба и земли недосуг летать птичкой.
Особенно в такой паскудный день.
— В-в-в-владыка!
А я-то надеялся, что успею на родном троне хотя бы час посидеть. Нет, не Судьба, видимо. Говорят, есть у Япета-титана в доме сосуд, где он прячет беды и болезни — так вот, нужно послать к нему гонца, спросить — сосуд никто не разбивал? Не переворачивал?
Явился Владыка к себе в вотчину и до дворца еще дойти не успел, как…
Ну вот, это начальник охраны. Один из оставшихся куретов. Пыхтит, задыхается, сейчас мне сосуд с неприятностями начнет на голову опрокидывать.
Что там может быть?
Драка с утра — было, Зевс — был, на Гермеса жаловаться приходили. Что тогда?
— Твой сын, Владыка…
Мог бы догадаться. Вон, из дворца глухие удары слышатся.
— Опять с Афиной? — скучно спросил я, не ускоряя шаг, но и не замедляя.
С Афиной Арес дрался часто, всегда — с одним и тем же результатом: Афина, торжественно сдувая со лба упрямую прядь, легко шагала по своим делам, Арес тащился к лекарю Пэону, залечивать раны.
Только вот курет мотает головой — странно.
— Что, с Аполлоном?
С сынком Зевса Арес схватывался тоже нередко — по любому поводу, чаще — без повода. После этого к Пэону обычно ползли вдвоем.
Если подумать — с кем он вообще не схватывался? С Гермесом — было (последний раз — в прошлом месяце, когда Гермесу вздумалось поживиться любимым копьем моего сынка). С Гипносом — было (с этим-то за что?!). С близнецом Гипноса — пересеклись два года назад, Арес получил рану в бок, в плечо, метку на лице и «Бездарно дерешься» напоследок (огорчился он не из-за раны). С Посейдоном — и то как-то раз успели зацепиться. С Силой и с Завистью, с младшими титанами, с…
Кто-то любовниц себе собирает, а кто-то вот драки.
Так с кем он еще не схватывался, мой сын и моё воплощённое пророчество?
— С… с Гефестом!
Ну да, с этим не схватывался пока что. Видно, сам понял это.
Потому и схватился.
Не во внутреннем дворе, не в поединке. В мегароне дворца, в драке — смертные друг другу морды так бьют. Боги, правда, тоже бьют — только вот последствий от этого побольше.
Из дворца мне навстречу выскочила Гестия. Крикнула срывающимся от волнения голосом:
— Скорее! Я хотела разнять… а они не разнимаются… я за Герой послала уже!
Но торопиться я не стал. Неспешно прошел по коридорам, усеянным крошевом от стен, разбитыми статуями, испепелёнными цветами, пылью, оставшихся от драгоценных ваз. Прислушался к воинственным выкрикам, ругательствам, боевым кличам (орал в основном мой, Гефест просто ревел. Он легко впадает в неистовство, этот сын Зевса). Постоял у развороченных дверей мегарона, одну даже с уважением тронул пальцем — причудливая ковка была выгнута и перекручена.
А потом уже шагнул внутрь и полюбовался на битву.
По стенам мегарона непринуждённо гуляло пламя. Прогуливалось, мягко ступая, по коврам, вытканным золотыми нитями. Ухало, обнималось с колоннами. Веселясь, танцевало между крошева лавок, столов, стен…
А эти двое давили друг друга в яростных объятиях, хрипя. Казалось — в глотки друг другу вцепятся. Хотя нет, хрипит Гефест, он сверху — навалился и давит, правильно использует вес.
Что использует Арес — непонятно. Может, стратегию какую-нибудь вырабатывает.
А может — задыхается, только вот пальцы на шее у божественного кузнеца размыкать не желает.
Вот извернулся, ударил лбом (хрустнул нос Хромца), грохнул локтем, коленом… да куда ж ты, он же сейчас на тебя и повалится! А-а, что толку смотреть.