— Теперь вижу, что ты пришла ко мне не по пустякам. И за твою отвагу я не могу не вознаградить тебя. Иди. Успокой своего возлюбленного, скажи: свадьбе с Аресом не бывать. Я сделаю так, чтобы ты стала женой того, кого любишь.
Задохнулась, просияла благодарностью, всплеснула руками, казалось: на шею сейчас кинется. Потом запунцовела, только в улыбке расплылась.
Не кинулась на шею. Это хорошо. Вряд ли я смог бы ее отпустить из объятий.
— Однако это решение может вызвать недовольство многих. Ты и он — дети Зевса, только он может распоряжаться вашей судьбой, и если он прогневается… будьте готовы к тому, что ему придется тебя похищать. К изгнанию. К скитаниям на конце света. Я сделаю, что могу, но я не всесилен.
Не всесилен… и недолговечен. Вовремя я все же отправил Геру к этому ее кудрявому кифареду (тьфу ты, развелось кифаредов-любовничков!). Поспорить можно — Арес не спустит мне расторжения этой помолвки (да еще ради кого — ради Аполлона!).
И значит — меня свергнет сын, и Мусагету и Коре придется бежать от гнева нового Владыки Олимпа.
Нужно будет попросить Афину и Гестию — пусть присмотрят…
Кора, впрочем, улыбается спокойно. Не потому, что беспечна — потому что готова на все. Совсем на все. Изгнание, разлука с матерью, гнев отца? Ну, и ладно. Придется ютиться не на Олимпе, не на Элевсине — в доме на краю света? Ну, там еще Прометей где-то шатается. Не будет нимф и цветов? Ей споёт любимый, а сад она разведет сама.
Вот уж о ком бы Чернокрылый не сказал — «Бездарно дерешься». Такое сердце воина еще поискать нужно.
— Теперь иди, племянница. Иначе отец и мать начнут тебя искать, а ты…
— А… — заикнулась, глядя на меня смущенно. Потеребила плащ, размышляя — скинуть или нет?
Настроилась, наверное. Может, даже представляла в страхе — как это. Быть в объятиях у Повелителя Неба. Или слишком уж привыкла к милым повадкам Зевса — а братик бы такого случая точно не упустил. Или, может, уже привыкла к мысли, что ничего в этом мире просто так не дается. Ананка не любит разбрасываться подарками. Она любит — меняться. Получил что-то — отдай взамен. — Я не возьму того, что причитается другому, Кора. Хочешь — выдумай другой дар. Спой песню. Или вырасти цветок. Или… Не успел договорить — потому что она подалась вперед и коснулась моих губ. Легко, будто летний ветерок, которым не можешь надышаться. Который пытаешься удержать, сковать и оставить рядом с собой, за которым тянешься губами, продлевая прикосновение. Я целовал ее миг. Два. Три. Потом подался назад, сполна получив свою плату — три мгновения, которые стоили всего моего царствования. Кора трогала губы, глядя на меня испуганно. Будто прикоснулась к пламени, обожглась, ненароком выжгла из памяти что-то нужное. А теперь еще вот смотрит не на то. Был Владыка — помятый, но хоть какой-то — стал пастушок с Крита, черноволосый и черноглазый. Совсем молодой еще — по божественным меркам. Покачала головой, прогоняя наваждение. Шепнула: — Я представляла тебя другим, Владыка… потому боялась. Теперь не боюсь. Не боюсь ничего. Будь счастлив, дядя. И шагнула вон из пещеры, оставляя цветочный запах своих волос. Только перед выходом задержалась. Посмотрела опять — взглядом Гестии. Прошептала: — Дядя, когда ты говорил, что Владыки не любят… вы не должны? Или не можете?! Не дождалась ответа и окунулась в ночь. Унося с собой последнюю надежду — что это все же был сон. – Я ведь предупреждала тебя, маленький Кронид, — вздохнул за плечами знакомый голос. Я кивнул — предупреждала. Скинул гиматий и тоже выбрался из пещеры. Звезды. Костер исходит последними язычками пламени. Храпит Эвклей — ничего не понимаю, когда успел-то? У него ж тут жратвы на неделю заготовлено было… и да, видимо, запивки распорядителю все-таки хватило. Сюда бы козу еще — для полного сходства. С пещеры и козы начинался мой путь как Владыки. С разговора с сестрой, которая решила стать женой. С нелепого вопроса: «Если ты полюбишь? Если я полюблю?» С чудовища. Теперь вот жена снова стала сестрой, и вопрос на ответ дан, и мне осталось только поговорить со своим предназначением, потом повернуться — и принять удар в спину. И в висках тикает вместо привычного: «Будет. Будет. Будет» — «Скоро… скоро… скоро…» — И что будешь делать… Владыка? — спросили из-за плеч. — У Владык не может быть любви, — ответил я, усмехаясь звёздам. — Значит — ты уничтожишь ее в себе, Владыка?! — Ты не поняла. У Владык не может быть любви. Я полюбил. Я больше не Владыка. Не Климен Громовержец. Не Владыка Олимпа, Щедрый Дарами, Гостеприимец, Мудрый и Милосердный. Нет, это не я! И Судьба надрывно выдохнула над ухом: — Пусть будет так, Аид-лучник… Аид-странник… Аид-невидимка.
====== Монодия. Арес ======
Любителям вполне каноничного Аида и Гекаты (а также их пейринга) настоятельно рекомендую вот этот недооцененный фик https://ficbook.net/readfic/5811750 автора Kora Aida/
А теперь я наконец в отпуск. Но постараюсь накатать там всего и побольше!)
— Только не плачь, хороший мой. Хочешь послушать сказку, мой маленький?
— Хорошую сказку, мама? Добрую? Да?!
— Ты сам решишь, мой маленький…
— Тогда я хочу ее послушать.
— Вначале был только великий Хаос — бескрайний, плодоносный, содержащий в себе вся и все… И явились из Хаоса Эреб — предвечный мрак, Эрос-Любовь, и Нюкта-Ночь, и Гея-Земля, и много чего еще, много кого ещё. И Уран-Небо воцарился в мире и взял в жены Гею-Землю, и она родила. Первых ее детей — Гекатонхейров-Сторуких и Циклопов — Уран вверг обратно в материнскую утробу, устрашенный их мощью. И они томились в Тартаре — глубочайшей бездне — и корчи мук сотрясали Землю…
— Это какая-то не очень добрая сказка, мама. Но ты рассказывай, рассказывай…
— Затем Мать-Земля родила титанов — новое племя, прямодушное и могучее, владеющее горами и морями. Она подстрекала своих детей свергнуть Урана, но титаны знали мощь отца и не решались пойти против него. Осмелился лишь один — Крон Криводушный, Повелитель Времени. Взяв адамантовый серп, выплавленный матерью-Геей, Крон оскопил своего отца Урана и воцарился над титанами и над другими племенами…
— То есть, как это он — отца? Зачем это он — отца?! Он не любил папу?
— Наверное, любил. Когда-то.
— Тогда зачем он так… а-а-а. Потому что его мама попросила? Старый Уран ее обижал, а Гея пришла к сыну, сказала: помоги мне, он меня обижает. А сын защитил маму. Потому что он маму любил. Да?!
— Может быть, мой маленький. Может быть. Когда-то.
— Только я не совсем понял, зачем он это, с серпом. Можно же было просто сказать: не обижай маму. Забрать ее… и защитить. Но ты рассказывай, рассказывай…
— Крон взял в жены свою сестру — Звездоглазую Рею… — голос печален. Голос прерывается вздохом. — И они жили… да, мой мальчик, они хорошо жили, только сначала у них не было детей. Наверное, хорошо, что у них не было детей, мой мальчик, потому что Уран предсказал сыну: его ждет та же участь. Усмехаясь, лишенный плодородия Уран прошамкал: «Судьба-Ананка, рожденная из Хаоса прежде всех, не минует тебя. Придет час — и тебя свергнет сын». И Крон поверил — зачем только он поверил?! Когда прозвучало это предсказание, жена Крона Рея ждала ребенка. Ей так хотелось — пусть будет девочка. Она даже придумала ей хорошее имя — Гестия… Но родился мальчик. Наследник. На свет появился мальчик с волосами чернее смоли и глазами, впитавшими темноту ночного неба. И тогда Крон приказал принести младенца ему…
— А она не принесла. Да?! Она же любила сына, не хотела, чтобы его обидели…
— Да, мой мальчик, она не принесла… Она взяла камень. Обычный камень, завернула его в пеленки и отдала мужу. Крон проглотил камень, думая, что глотает сына, и мальчик с черными глазами и волосами остался расти на острове Крит, под надзором нимф. И Крон искал его, потому что над ним висело страшное, отравленное пророчество. Потому что боялся…
— Мама! Мама, я не понимаю! Зачем он хотел съесть своего сына? У него что, не было… ну, другой еды? А сына же можно было просто не обижать. Сын же никогда бы не захотел свергнуть папу! Мама? Почему ты плачешь, мама?! Мама, не рассказывай дальше. Наверное, у этой сказки — плохой конец.
— У наших сказок редко бывают счастливые концы, мой маленький. Ананка неизменна.
— Ну, тогда я с ней не дружу. С Ананкой этой. И вообще, это глупая сказка. Я придумаю тебе новую, хочешь? Мальчик с черными глазами и волосами пришел к папе. Сказал: клянусь, я никогда не буду тебя свергать. Поклялся… ну, Стиксом, наверное. И его папа перестал бояться, и они зажили все вместе. Долго и счастливо. Ну, как, мама?
— Это хорошая сказка, мой маленький Арей. Это самая-самая лучшая сказка…
Мать гладит по голове теплыми, мягкими ладонями, пахнущими молоком и мёдом. Улыбается тихо, с острым, пронзительным проблеском грусти — как у отцовских молний. И начинает петь старую-старую песню, где мужа зовёт жена с пира, потому что его все очень-очень ждут, и очаг погас, и дети плачут. Арес сворачивается под одеялом и слушает, и придумывает другую концовку: