Может, я даже совсем не против, чтобы Посейдон не вселился сюда. Чтобы вымахнул из Темных Областей — безмерной свалки — сын Тифона и Ехидны. Проглотил бы половину свиты, пометил брату колесницы — и сорвал дурацкий план: жить здесь.
Жить? Здесь?!
— Почему вы не уйдете отсюда?
Вопрос получился глупым. Получился — из рук вон. Не для Мудрого, не для Странника, Отшельника… как там меня еще. Вон, Трехтелая захмыкала и приготовилась разразиться речью в духе: «Ты думаешь, нам будут рады на поверхности? Ламии, Эмпусе, другим, пьющим кровь. Гидрам, чудовищам, ночным первобогам… Танату».
Приготовился метнуть ответное: «Никто не гнал вас с поверхности. Танат ходит к кострам Гестии. Гипнос пропадает на моих пирах, чудовища вылезают полакомиться кровью. Ты сама вершишь свои чары под луной на перекрестках. На земле живет не меньше чудовищ. Великаны, драконы… что держит здесь вас?»
— Разве Гипнос или Ата не сказали тебе?
Темные Области вырастают по левую руку — свалка бесприютного хламья. Цепи, разбитый пифос, огромный валун… колесо, решетки, шипы. Все — вперемешку, вперекрутку.
И — взгляд из густой тени. Не тот, какой виделся обычно — просящий: «Ты уж только к нам, а мы к тебе…»
Настороженный, хищный взгляд — отражение мира.
— Нет. Они не сказали.
— Потому что все мы здесь немы, Кронид. Как нем раб. Или кукла, которую девочка, заигравшись, посадила в игрушечный домик.
И там, в глазах — что-то давнее, тайное, отзвуком, отголоском… что, Геката? Кому нужны были жильцы? Кто привязал вас к этому миру так, что даже белокрылый Гипнос вынужден возвращаться?
— Отсюда не так просто уйти, Кронид…
Ускользающий шепот скользнул по коже, канул во мрак. Показалось на миг — там почти отчаяние, у Гекаты на лице. Отчаяние — и предвидение чего-то такого, что…
Впрочем, мне-то что, у меня последний день впереди, а потом — обживаться в Тартаре. Где там собака-то?
Медовые лепешки, которые Трехтелая извлекла неведомо откуда, тут же перепачкали пальцы — и ничего, что обернуты в ткань. Сделаешь шаг, два — и весь будешь в меду, и остается только пожелать сыну Тифона и Ехидны приятной трапезы.
— Я буду ждать здесь, о Великий Владыка…
Куда уж величественнее. Приперся просить зелье — спасать обманщицу-жену. Щеночка вот кормить подземного… хотя среди этой подземной свалки попробуй еще — рассмотри щеночка.
Я не был раньше на Темных Областях. Не пришлось. Теперь вот вижу: интересное место. Сотканное из тьмы, чьей-то воли и куч хламья, которое сюда набросали. Шепчущее в уши не хуже Тартара — если умеешь слушать.
Каменные ступени. Валун. Уползает из-под ног маленькая, шустрая змейка — наверное, Геката за мной послала. Какие-то пики норовят ужалить открытые икры, а впереди… Тьма там — впереди. Темнее черного. И из тьмы — ни звука, только взгляд. Пристальный, оценивающий. Говорящий: подавись ты своими лепешками, так я к тебе и вышел. Суйся сам.
Ладно. Крутнул кистью, убрал из руки лепешки — призову, когда потребуется. Ступил из густого полумрака — на границу полной тьмы… и тьма тут же ожила, навалилась с глухим рычанием. Вцепилась зубами в руку, стала мощной лапищей на грудь…
Ладонь скользнула по мягкому горлу — погрузилась то ли в шерсть, то ли в огонь… разве может огонь быть черным? У этих деточек Ехидны все может быть, не проворонь хвост, невидимка!
— Пошшшел!
Уперся в горло, ногой оттолкнул от себя, подхватился, отскочил в сторону. Правая рука будто от плеча отнялась, только вот раны будто и нет.
Вспыхнула пара алых точек впереди — маленькие, зловещие огни. Мгновенно. Потом он прыгнул опять — без звука, без рычания, не прошуршав даже лапой… Стремился — навалиться, подмять и задавить, перервать незащищенное горло.
Привычно шагнуть, уходя скользкой дорогой богов? От тьмы — на Олимп?
Некуда… незачем. Шагнул навстречу, в шуршащий сумрак, обтек — будто ласковая вода. Вспомнилось почему-то: ночи на берегу моря, шепот — губы в губы «Какой ты, ах, какой ты…»
И еще пролилось из памяти: мальчишка в изодранном хитоне борется с козой. Та разошлась, несется, торопится боднуть в бок.
И мальчишка уходит, обтекает — неуловимый, как ветер, у которого учился, как птицы, как море…
Клацнули клыки — неподалеку от носа. Показалось даже — вылеплены из тьмы. Будто сами Темные Области ожили, смотрят горящими точками глаз, кидаются, глухо ворча…
За ветром, за морем, за солнцем… за невидимкой.
Я — Аид-лучник, сын Крона, выросший на Крите. Судьба своего отца. Нелюбимый сын любимой матери. Лжец, мудрец и странник.
Ты не удержишь меня, тьма, которая решила, что она — пес. Хочешь — солгу тебе, что я это ты? Среди моих учителей была и Ата. Могу ударить мечом — здесь они зачем-то звенят под ногами. Кто только рассыпал, по Темным-то областям?
Но рука тянется за другим, тянется — чтобы взять привычное, выкованное по мне…
Мы играем в догонялки — я и темная туша. Вспыхивают багровые точки — то там, то здесь, сколько там голов у этой твари, или она просто повсюду? Кружится вместе со мной. Выглядывает из-за валуна, возле которого лежит холм, выскакивает из ямы, окруженной языками пламени… или там только что не было ямы? Наскакивает, пытается рвануть клыками, потом настороженно кружит опять.
Все сверлит взглядом, почему-то даже кажется — знакомым. Настороженным, тяжким взглядом, норовящим придавить плечи не хуже, чем валун. Кого видит? Безоружного воина, озирающегося во тьме? Мальчишку с Крита, только подросшего немного? Юношу, губы которого вот-вот шепнут: «Ты хотел меня видеть…»
Воин приник к скалам — обломкам каменного крошева. Мальчишка застыл, каверзно усмехаясь. Стоит юноша — лакомая добыча. Ни брони, ни шлема, ни оружия. Только лицо чуть белеет — окружено мраком волос.
И пальцы тянутся — за привычным средством: не мечом, не луком…
За приказом.
И прыгнувший пес получает по зубам. Не мечом, не луком.
Куском собственной вотчины, услужливо выросшим из земли. Было ровное поле — стало колонной, в которое сын Тифона с хрустом въехал мордой. Рыкнул, мотнул головой — и чуть успел ее отдернуть от рванувшегося из-под земли толстого шипа.
На Темных Областях настала весна: черная, выжженная земля процвела местными растениями. Острыми обломками, вершинами пик, листьями копий. Засеребрилась цепями и шипами, обильно украсилась бутонами огненных ям, выпустила из себя тучу ядовитых скорпионов.
Словом, щенку гулять и радоваться. Отродье Тифона и Ехидны, кажется, оценило: прошагало по скорпионам, смяло пики, вихрем пронеслось, разрывая цепи, наподдало лапой по горящим углям — те взвились с воздух тучей искр.
Потом точки приблизились. Мигом — без звука. И показалось — я все-таки сумел его рассмотреть: угольно-черный пес стоял напротив, иронично ощерившись и покачивая головой, как бы говоря: «Ну, и кавардак же ты тут навел, невидимка».
Тихо фыркнул.
Ткнулся сухим, горячим носом в ладонь — сгустком мрака и тьмы.
Пропал.
Темные Области ложились под ноги мягче родного Крита — угодливая бесконечная свалка, готовая на все — только прикажи…
Трёхтелая ждала на тропе.
Поворачивала в пальцах темный флакон из вулканического стекла.
Смотрела задумчиво — не таинственно.
— Зачем он тебе? — спросила, когда я протянул руку.
— Я говорил, что собираюсь лгать — разве ты не услышала меня, Трехтелая?
— Ты говорил внятно, Кронид. Я расслышала. Зачем тебе мое варево? Разве не можешь ты лгать без него? Не можешь приказать — чтобы они поверили?
— У меня нет зелий, Трехтелая. Колдовских трав и заклятий. У меня нет даже — колдовских сил, как у тебя.
— У тебя есть право, Кронид. Иногда оно бывает важнее любых сил. Важнее… всего.
К чему ты сказала это, Трехтелая? Почему не торопишься передать флакон? Что ищешь за моими плечами, на Темных Областях?!
Какое право у меня есть?
Передала все же — я почувствовал холодную тяжесть в ладони. Кивнул на прощание, зашагал прочь по узкой тропе, омываемой ароматом асфоделей.
Оборачиваться не стал, только потом взошел на утес, с которого так хорошо виден был подземный мир. И окинул его взглядом — черно-огненную чашу, исполосованную реками. Тоскливый дворец на острове, ощерившаяся пасть Тартара, и вязкость стигийских болот, и фигура с тремя телами замерла на распутье — богиня перекрестков в своей стихии.
И подполз, жмется к ее ногам трехголовый пес… так у Цербера три головы?! Ах да, еще и дракон из задницы? Так, а с кем же я тогда… кого же я тогда…
Пожал плечами — шагнул к себе, на Олимп, обратно.
Мало ли голодных псов в подземном мире?
====== Сказание 6.2. О похищениях на колесницах и просто похищениях. ======
Кнут распевал вовсю — звонко, радостно. Так, небось, птицы не поют. Должен был — торжественно и сурово, а вот, попался какой-то голосистый, не постигаю — откуда его Эвклей откопал.