— Ладно, пора выбираться.
И вознамерился сгрести бога смерти в охапку наподобие кокона. Танат сцепил зубы, оттолкнул руку Кронида, медленно, неверно попытался встать. Все равно не получилось самому — пришлось опираться на плечо олимпийца.
Мутило от вкуса собственного ихора, и не хотелось знать — что там с крыльями.
Темнота подземелий давила, накатывалась, подминала…
— Меч, — выдохнул Танат, протягивая руку. — Меч… поднять.
Кронид задержался. Поднял клинок с пола, передал хозяину. Оглянулся на что-то на полу — то ли на цепи, то ли еще на что-то, будто хотел с собой прихватить. Танат воспользовался остановкой, выдохнул хрипло:
— Я должен тебе… Кронид.
Родной клинок ходуном ходил в измазанных ихором пальцах.
Кронид махнул рукой со шлемом, определился и двинулся к выходу. Буркнул по пути:
— Отделал он тебя. Гестия плакать будет.
Танат промолчал. Ноги отказывались идти, голова клонилась на грудь, будто на нее Белокрыл решил чашку нахлобучить. «Гестия… будет» — и хорошо, что будет…
Кажется, нужно было еще что-то сказать. То ли спросить — почему он медлил и не ввязался в бой, хотя нет, это ясно. У него есть лишь право. У Эреба — право и оружие, неизвестно, на чьей стороне была бы победа. То ли сказать, что Кронид бездарно дрался — вышел с мечом, при преимуществе невидимости! И где махайру взял, вообще?
Но сказать получилось лишь самое главное.
— Ты начал войну, Кронид.
Ответ Танату Жестокосердному наверняка прислышался в бреду.
— Ага. Это со мной бывает.
Пути на Олимп он не запомнил.
*
Свет, свет, свет… Огонь — оранжевый, теплый, как ее ладони. Благоуханная губка омывает раны, и запахи луговых трав мешаются с запахами нектара. У чудовищ не бывает снов — и он не видел снов. Видел Гестию, подкладывающую хвороста в очаг, приносящую воду и целебные отвары. Плачущую. Это было неправильно, тревожно. Кажется, он пытался спросить — какая тварь посмела вызвать ее слезы. Кажется, этой тварью был он сам. Еще слышал голоса. Сбивающийся, отчаянный шепот Белокрыла: «А… как он теперь… без них-то?» Вздохи олимпийского лекаря Пэона. Насмешливый голос младшего Кронида — Зевса: «А он теперь хоть на что-то годен?». Ломающийся басок — кажется, божественного кузнеца, сына Зевса: «Нет, мне такое-то… нет, не под силу». При чем тут вообще сын Зевса? Дневные видения были глупыми, бессмысленными. Ночные были ближе и понятнее. Там сплетались на камне белые и черные перья. Там он обещал кому-то переломить свой меч, если тот — что? Непонятно. Там он учил мальчишку с черными глазами и волосами драться на мечах — и клинок бился о клинок так, будто они были братьями. Но если чудовища не видят снов — значит, и это было? Потом он очнулся, увидел побледневшую, заплаканную Гестию. Попытался сесть. Она уперлась ему в плечи, шептала: «Лежи, пожалуйста, лежи, тебе еще рано, Пэон сказал — еще много нужно, потому что он очень сильно тебя, очень…» И он смирился. Остался лежать, принимать из ее рук целебное питье, слушать ее песни, замечать — как старательно она не спрашивает его — что случилось там, в подземном мире. Только раз она начала вдруг: «А может быть так, чтобы брат…» — осеклась, мотнула головой, спрятала глаза. И потом изо всех сил согревала — историями, улыбками, касаниями пальцев, а пару раз осмелилась — прижалась губами, и он почувствовал на них вкус соли. И силился угадать — почему так прерывисты истории, болезненны улыбки, тревожны — касания пальцев. Почему маленькая блаженная не смотрит ему в глаза? Неужто слишком испугалась? Или печалится по брату? Или вдруг поняла, что позволила подземному слишком многое — и теперь не знает, куда деться от осуждения олимпийцев? Наверное, нет — иначе с чего бы ей вести себя с этим подземным, как с хрупким сокровищем, объявившемся вдруг на Олимпе. Свалилось сокровище на голову, непонятно на сколько — вот-вот исчезнет, из пальцев выдернут… кто выдернет-то? Пэон, олимпийский лекарь, заходил то ли два, то ли три раза, но из него ничего вытянуть не удалось: слишком уж трясся при взгляде на Железносердного. В первый раз и вовсе — зашел, понял, что Танат уже в сознании, побелел хуже муки и с мелодичным «ах» осел на кресло возле удивленной Гестии. — Наверное, он устал, — озадаченно сказала Гестия и подпихнула под голову лекаря узорчатую подушечку. Усталость Пэона прошла от нюхательной соли, а вот дрожь при виде Убийцы — нет. Стоило лекарю переступить порог и встретить взгляд бога смерти — и тихого, смирного Пэона начинало колотить. Опускал глаза и бормотал: «Ну, да, придется полежать, там же ребра, и ожоги, и рубцы, и я вообще таких ран не видел пока что…». Совал целительные настои, опасаясь приближаться к столику, на котором покоился меч. Когда Танат как-то раз спросил: «Скоро ли я встану?» — лекарь пробубнил что-то непонятное и укатился за дверь.
Танат только хмыкнул вслед — пришло в голову, что смертные так ведут себя у постели умирающих.
Умирать он пока что не собирался. Раны ему перевязывала Гестия, хотя мог бы и сам: руки двигались все лучше с каждым днем. Длинные, бугристые рубцы от плетей мрака и ожогов срастались, на лице и вовсе пропали довольно скоро. Тревожили только крылья — отзывались обжигающей болью на каждое движение. Да еще вгоняла в досаду невозможность узнать — что творится вокруг.
Гестия рассказала только, что Кронид действительно свергнут. И теперь в его дворце, вроде бы, воцарился сын. Не тот сын, другой. Вроде бы, любовник Геры. А еще на Олимпе зачем-то Зевс. Которого тоже пытался свергнуть сын. Который? Аполлон. И еще Гермес. Да, сразу несколько сыновей. А, да, еще там были титаны, но где они — никто не знает… Еще на Олимпе Деметра, потому что за мужем нужно присматривать. И Афродита, которая хочет умолить Зевса не отдавать ее замуж за Гефеста (да, Гефест тоже здесь). Наверное, Деметра тут из-за Афродиты…
— На Олимпе что — так всегда? — спросил Танат, когда примерно представил себе это (картина получалась страшнее стигийских болот).
Гестия вздохнула и развела руками.
Кронид не являлся. То ли его слишком уж надежно свергли, то ли пропадал в подземном мире — закреплял то, чего удалось добиться, ковал из себя царя. Зато несколько раз приковылял Белокрыл — прячась за свою чашу. Шмыгал глазами по комнате и бормотал что-то про Кер, про Гекату, которой с чего-то понадобилось искать помощи Кронида. Про то, что дошли слухи — Посейдон, то есть, отец, собирает войска…
Танат старался не кривиться, вслушиваясь в трескотню брата. Больше вглядывался. Замечал: бог сна был уж слишком дерганым. Неуверенным, что ли. Будто опасался каких-то слов, не слов — вопроса…
От этих взглядов, уклончивых шепотков, вздохов, опасливости — одеяло начинало казаться тяжелее цепей, а ложе — темницей крепче, чем подвалы дворца Эреба. Сидит узник в темнице — ждет приговора: когда явится палач? Явился старший Кронид.
Пришел под вечер (какого дня?). Жестом приказал выйти Гестии — она вскинулась было так, будто хотела заступить ложе собой… Смешно — оберегать его? Защищать — его? Потом поймала взгляд брата, шмыгнула, съежившись ко входу.
Кронид шагнул к изголовью — туда, где на расстоянии вытянутой руки покоилось черное лезвие — родное, только утратившее в последнее время голос. Протянул пальцы — казалось, сейчас коснется. Танат напряг мускулы — не сметь, Кронид! — но тут Криводушный подался назад и опустил руку. Спросил: — Что Мойры? Танат покривил угол рта. Нити в эти дни почти не звали — будто чуткие старухи на Олимпе боялись сунуться со своими ножницами. Знали, что некому будет жать пряди. Пока он не встанет… и что сделает? — Пэон тебе не скажет, — голос Кронида был сух и безжалостен. Резал — отточенной бронзой. — Твой брат тоже не сунется. И Гестия не решится — из жалости… потому говорю я. У тебя нет больше крыльев. — Лжёшь, — скатилось с губ бездумно, бессмысленно. Отражением вспыхнувшей внутри истины: лжет. Климен Криводушный. Ата говорила — он с ней дружен. Расплата за сестру… или за тот бой? Крылья Смерти рождены вместе с ней и неотделимы от нее. Как меч. Как сердце. Это было бы все равно, что забрать у Гелиоса — коней, у Геи — возможность рожать, у Ночи — ее покрывало. Они есть, и они горят там, за спиной — или откуда эта раздирающая боль? Не может болеть то, чего нет. Изломанные, искалеченные, какие угодно — но они есть, потому что Смерть не может без крыльев… Смерть не может без крыльев. Хотелось рвануться. Взять Кронида за горло, сдавить до хруста — и вглядеться в глаза: отдернуть саван лжи, докопаться до правды. Потом отшвырнуть, брезгливо отряхивая пальцы, хмыкнуть: так и знал. И свести их, нет, лучше расправить, услышать под ними порыв ветра, рвануться прочь от провонявшего амброзией Олимпа, вдохнуть полной грудью, отдаться полёту… Он выбросил руку, стремясь дотянуться до меча, приподнялся — и почувствовал адамантовую хватку того, кто раньше был Владыкой Олимпа. Кронид смотрел ему в глаза. Протягивал себя на распахнутых ладонях — на, докапывайся! Захотелось вдруг отвернуться — к чему искать подтверждение лжи, если знаешь, что играешь с Атой-сестрой? А вслед за этим пришло осознание: от этого взгляда — черного, острого — не уйти. Быстрее стрелы, острее меча. …падают разрубленные цепи — извиваются змеями. Плечо принимает груз — сына Нюкты. Под сандалиями звенят железные перья. Спина сына Нюкты — промокший хитон и два искалеченных обрубка, а позади лежит что-то черное, похожие на разметавшиеся тряпки… — Лжешь, — хотелось сказать опять, и опять, и опять. Сердце прыгнуло в горло, встало поперек — не издать ни звука, ни вдохнуть. Наверное, так умирают чудовища, — подумалось отстраненно. Обращаются в камень, когда сердце перекрывает им глотку. Просто подержать вот так. Чтобы не дать вырваться звукам, которые еще никто не слышал от Смерти. Вою. Всхлипам. Стонам. Но я не смерть теперь… что я теперь? Что я — без них, но с мечом? Исторгающий тени пешком? Танат Бескрылый?! Калека, оставленный отцом в наущение остальным — теперь я понимаю, почему он так легко отпустил нас из царства! Кто осмелится выйти против него, после… Представилось: они прибиты к стене, а может, к древку, вместо флага. Свисают, мертвые, мокрые от ихора… теряют перья. На губах отдался сладковатый вкус ихора, во рту разлился тот же привкус. Танат упал на ложе, закрыл глаза, попытался выбросить из себя видение — распластанные по камням, черные, мертвые… За спиной вдруг откликнулось болью — пустой, будто исковерканное поле, с которого давно убрали урожай. И вслед за этим ударило необратимым: живое так не болит. Я — Танат Жестокосердный, дитя Ночи и Первомрака. Нелюбимый сын своей матери. Предатель своего отца. Чудовище, которое не может больше летать. Может только… что? — Вставай. В голосе старшего Кронида не было сочувствия. Был — приказ. Не повеление Владыки — что-то иное… какая, впрочем, разница. Есть ли смысл лежать, если то, что нужно залечивать, валяется в подземном мире? Танат стиснул зубы и поднялся — сначала ожгло болью, а потом стало вдруг легко. Слишком легко. Нет железного груза за плечами — услужливо шепнуло внутри. — Бери меч. Пальцы нашарили верный клинок тяжко, неохотно. Лезвие легло на ладонь — молчащее, тусклое. Не желающее петь. Криводушный махнул рукой — следуй за мной. Шагнул из комнаты, не оглядываясь, подставляя богу смерти обманчиво беззащитную спину. Бескрылую спину. Танат закрыл глаза на миг. Призвал с кресла хламис — набросил поверх хитона, чтобы прикрыть обрубки. «Похож на бога», — мелькнуло непрошенно. Белокрыл, небось, за такое свою чашу отдал бы. Отдал бы он свои крылья? Правда, слуги, которые попадались в коридорах, шарахались все равно. Вовне день клонился к закату: колесница Гелиоса мчала к горизонту и слепила глаза золото-алым. Колесница Нюкты еще не появилась. К лучшему, не нужно лишних взглядов. Кронид развернулся неожиданно. Только-только успели выйти на укромную площадку, огороженную со всех сторон деревьями — кто бы знал, что на Олимпе вообще такое есть! И тут под носом росчерком пера мелькнул меч. Удар Танат отбил больше по привычке, чем от желания отбить. Двинул бровью недоуменно: что, Кронид, решил поиграть в прошлое? Мы уже бились на клинках однажды — и я сказал тебе, что ты бездарно дерешься. Впрочем, ты даже с луком дрался бездарно. Где сейчас твой лук? Лезвие сухо скрежетнуло по лезвию, в черных глазах полыхнула сумрачная усмешка. «Не ближе, чем твои крылья, Убийца». Танат отразил еще два удара. Не стараясь — просто ведя руку за мечом. Шагнул было в сторону, вот сейчас — крыло на баланс… Чуть не оступился. Только — чуть. — Ногой. — Что? — Ногу на баланс. И двигаешься так, будто у тебя еще железо за плечами. Танат скрипнул зубами, шагнул вперед, переходя в атаку, забывая о боли в спине… какое там! Криводушный уходил, будто извилистая тропа из-под ног. Вился под локтем, не сводя насмешливого взгляда. «Сверху! Прикройся. Атакуй. Руби. Слева. Уходи!» — прорвалось вдруг из взгляда Кронида — неверным отзвуком, эхом, как из далекого прошлого… В наставники и ученики поиграть вздумал? В тот раз не получилось — решил наоборот? «Чего тебе нужно, Кронид? Я говорил, что должен тебе. Я не отступаюсь от своих слов». Скользнул под лезвием, по привычке едва не попытавшись отразить его крылом. Заблокировал меч Кронида сложным приемом — тот высвободился почти сразу, атаковал — жестко, мощно… Меч робко пропел под пальцами. «Не решил ли ты опять учиться мечному бою?». Свистнул ксифос Кронида в ответ — кто у кого еще поучится! Да, — согласился меч в руках у Таната. Увидим — кто у кого. Кто кого. Железо и черная бронза. Серое острие взгляда против черного щита. Вопросы — против ответов. «Что задумал Эреб?» «Спроси Эреба. Или себя, раз уж ты теперь Владыка подземелий». Если ты решил научиться задавать верные вопросы, невидимка, — то дерись уж на мечах. Это у тебя выходит лучше. Что может задумать Эреб, у которого ты отобрал трон? Я говорил тебе: ты начал войну. Я сказал это сразу же, что еще ты хочешь услышать? Что он соберет против тебя войско из всех, кто недоволен Кронидами? Что он пригласит под свои знамена остатки титанов, кого-то из морских, кого-то из подземных? Что он, вполне возможно, наведается к своей сестре Гее с просьбой породить новых чудовищ? Что он попытается открыть Тартар, куда ты запихал столько преданных тобою союзников? Кажется, на этот вопрос ты знаешь ответ, Кронид. Звон клинков. Сшибаются два взгляда — железо с черной бронзой. Острие меча — в одном. В другом должна быть стрела, только вот ее нет. «Можно ли вытащить из брата эту…» Накрест лезвия! Противники замерли лицом к лицу. Один смотрит пристально, изучающе. Губы второго чуть скривлены — не поймешь, улыбка или гримаса. «Великий Эреб — не иголка, чтобы его можно было выдернуть. Он не отдает то, что забрал. Твоего брата больше нет. Смирись с этим». И думай о том, что тебе повезло — у тебя есть еще брат… сын… сестры. Если ты не Владыка — значит, теперь уже есть. Чудовищам вот не положено: ни братьев, ни родителей, ни… Вспомнилось вдруг: Гестия сидит рядом, омывает щеки душистым отваром, губы нектаром смачивает. А в покой, кряхтя, лезет боком что-то белокрылое, воняющее маком: «Так это… может, бульона? Тут еще Гермес фруктов у Деметры накрал…» Танат моргнул — привидится же такое! Чуть не пропустил колющий снизу. Отпрыгнул, ушел, крутанулся, показалось — неожиданно легко. Свист клинка Кронида почувствовал, узнал кожей, взметнул лезвие навстречу. Мышцы разогрелись, и медленно, по капле возвращалась прежняя быстрота и гибкость. Меч противника не отставал. Вопросы — тоже. «Как можно лишить его тела?» Лезвие меча Таната изловчилось — куснуло Кронида в запястье. Потому что нечего драться бездарно. «А как можно лишить тела бессмертного? Отсеки ему голову. Поруби в куски. Швырни в Тартар». Не тот, — свистело лезвие насмешливо. Не тот. Не тот вопрос. Потому — не тот ответ. Спроси же, спроссси жжже… Нет? Ну, тогда получай в лицо ответ без вопроса. «Если, конечно, сможешь к нему подойти». Можно летать без крыльев? Меч полагал, что можно — легко порхал в воздухе, отражая удары Кронида. Дразнился, постукивая о бронзу — стремительно и насмешливо. «Великий Эреб — не Крон, который допустил встречу с тобой лицом к лицу. Он о тебе наслышан. И он знает, что ты единственный, кто может ему противостоять. Он не допустит новой встречи. Зашлет шпионов. Вышлет войско. Будет строить козни, интриги, плодить рати чудовищ. Истреблять твое царство. Но он сделает все, чтобы не допустить встречи с тобой». Железо клинка теперь взвизгивало — сухо и яростно. Что, Кронид? Ты показал, что у тебя есть шлем-невидимка. Очень может быть, что Эреб знал об этом и до того… но ты ему об этом напомнил. Он окружит себя такой охраной, что невидимка не проскочит. Он сделает так, чтобы и шлем твой был бесполезен — и что будешь делать тогда, Кронид?! Безоружный? «Ну, почему безоружный — вот, на мечах сражаемся…» Танат качнул головой. Что у этого невидимки после свержения случилось с головой? Или уже и так — было? Он собирается во второй раз лезть на Великого Эреба, вооружившись мечом? — Это смотря насколько он — великий. И насколько — Эреб. Скрежет. Звон клинков. Отступить — отпарировать − нырнуть под острие — уйти от колющего — опять в атаку… Зная, что кончится одним. Той же фразой, что и тогда, когда дрались — лук против железного клинка. Ты бездарно дрался, Кронид. Ты не держал тех, кто может ударить, как можно дальше. И теперь у тебя нет лука. Ты бездарно дрался, Криводушный. Ты встретил того, кто сильнее тебя. Прямее тебя. И у тебя больше нет царства. Ты бездар… — Бездарно дерёшься. Гневно звякнуло лезвие меча — услышавшее эти слова не от того, кто должен был их произнести. Танат двинул бровью — с какой стати бездарно? — Потому что… без крыльев? — выговорилось через силу. Клинки взвизгнули, еще раз скрестившись. — Не ожидал, что ты будешь только обороняться. Это он не про бой, поня