Потому что дай им только волю — и они будут менять и другие судьбы. Переписывать.
Словно зараза какая — коснись, и перекинется.
— Что дало тебе такое умение? — третий вопрос. Будто свет факела, озаряющего зыбкий путь во тьме. Быстро он осваивается с новой работой, этот подземный…
Потому что я ведь знаю — она не просто так со мной говорила. Не просто так выбрала любимчиком. Может, именно за это — за умение писать чужие судьбы…
Только вот что она подумает теперь — когда я не пишу, а переписываю?!
— Опасаюсь, — вздохнул в памяти голос Стикс, — что ты разгневал что-то, что страшнее.
Я покривился и открыл рот, чтобы ответить. Не знаю, что — может, просто хотел сказать новоявленному братцу, чтобы не лез с вопросами.
Хлопнула дверь.
— Ну, царица моя, — вздохнул голос Ареса, — кажется, здесь мы все упустили. Вот ведь Хаос — я всякое мог про отца представить, но такого…
А, ну да. Та еще картина для бога войны в изгнании: хижина огородника во всей красе. На полу — потеки крови вперемешку с серебром, валяется изломанный меч смерти — уже почти истаял. Гестия прижалась к богу смерти, обхватила сзади и под спину поддерживает. Бог смерти таращится на факел, который невозмутимо пылает в его руке. Владычица подземного мира застыла полунагая, волосы растрепались, в руке — еще один черепок, из него нектар капает. А клятвопреступник и свергнутый царь расселся рядом с Танатом на полу, трогает царапину на шее и подниматься, вроде бы, не собирается.
— Много ты знаешь, Арес, — решительно отрезала Афина, шагая внутрь дома следом. — Для него-то как раз такое нормально. Ну, что скажешь, Аид-невидимка?
Мудрая наверняка ждала мудрых вопросов. И получила самый мудрый из всего, на что я мог сподобиться.
— У вас что — всё настолько худо?!
====== Монодия. Зевс ======
Началось не так.
Губы шевелятся — во снах, в видениях, в призрачной яви.
И строки двух невидимых свитков ложатся — одна поверх другой.
Не было: юноша стоит против отца, в руке — натянутый лук, рядом коза рога наставила — у-у-у, забодаю! Не было.
Было: великая война, плачущее огненными каплями небо, скалы, сотрясающие воздух, и величественная фигура — щедро сеет из горстей молнии…
Не было: одинокая фигура лучника, перед ней — распростёршаяся косматая туша, вокруг — стон, вздох, гром — «Повелевай, Владыка!»
Было: кипит море, и чёрная копоть покрывает небо, и только ясная фигура в небесах не тускнеет, и молнии хлыстами ложатся вокруг неё.
Не было! Было. Не было! Было.
Вечный мотив сердца — никогда не умолкает, никогда не прерывается. Ложатся друг на друга свитки. Правда становится ложью. Ложь — правдой. Лживых строчек столько — наверное, из них озеро можно слить. Из чёрных значков, рисунков, фигурок. Слить, а потом сесть на берегу, вглядеться в холодную, тёмную воду. И кричать в лицо того, кто появится там:
— Нет, это не ты! Это я!
До хрипа, до срыва горла, до истошного стука сердца — «Не было! Не было! Не было!» До откуда-то взявшейся на щеках соли.
— Да, это я! Мне суждено было возмужать на Крите! Освободить детей из утробы Крона! Жениться на Гере! Править на Олимпе! Стать Владыкой Владык. Мне, не тебе! Слышишь?! Я знаю это! Я всегда знал это! Всё неправильно началось! И я всё исправлю, и рано или поздно…
Хочется захлёбываться словами, и до боли вглядываться в чёрные воды там, во сне. Ждать, что там появится его отражение — неповторимого стратега и дальновидца, Кроноборца, Громовержца, Милосердного и Мудрого…
И видеть там одно и то же лицо.
Неповторимого стратега и дальновидца. Царя из царей. Справедливого, величественного, грозного и сияющего…
Старшего брата. Трижды проклятого вора.
— Да сколько ж можно! Опять… молот, значит, опять у меня украл!
— Ох! Да когда же это кончится…
— А я что? А я ничего! И вообще, кто там знает — куда ты свой молот положил и у кого забыл…
Афродита, слушая перебранку муженька с Гермесом усмехается — ласково, призывно. Почему бы царю царей и не посетить скромное ложе Киприды?
А почему бы и не посетить, — думает Зевс, даря невестке лёгкую благосклонную улыбку. Попозже. После совета — если, конечно, это сборище можно так назвать.
— Гермес!
Пересуды утихли — Владыка поднял голос. Зевс не признавался самому себе — но ему нравилось вот так унимать остальных. Когда посреди очередной сварки вдруг — молчание, почтительные взгляды…
Словно молния в разрыве туч.
— Верни Гефесту украденное. Кару я потом определю. Ты знаешь, я не люблю воров. Не будь моим сыном — давно сбросил бы тебя с Олимпа.
Гермес виновато забормотал, замигал — «натура, ну, что тут поделаешь». А добряк Гефест тут же подхватился, уверять начал: нет-нет-нет, кто там знает, куда он мог подевать этот молот!
А то ведь всем известно, насколько Владыка не любит воров. До последней степени. Так, что и среди смертных теперь воровство карается — смертью.
Правда, никто не знает — отчего это так. Считают вот даже — от пущей несправедливости.
Никто не знает о старшем брате, который как-то украл у Владыки всё. Трон. Жену. Славу.
Всё.
— Приносят ли вам достаточно жертв?
Лёгкий шум: «О нас радеет!» Артемида задумчиво кивает: ещё и как достаточно! Афродита принимает зазывные позы: одну лучше другой. Жена что-то бормочет под нос — а ей что, мало, что ли? Вздор: она просто не в себе, ещё с того исчезновения Коры. Гермес показывает: да завались!
— Особенно Пэану хорошо. Так? Гекатомбами валят, небось! Да после той истории с сосудом Пандоры…
Аполлон сидит хмурый и задумчивый: странно, не воспевает блестящий отцовский план. Поставить смертных на место. Предыдущий Владыка Олимпа их совсем распустил — вот и пришлось напоминать о том, что боги — над всем. Запустив в дом титана Эпиметея красивую, но глупую как пень жену, охочую открывать сосуды и выпускать болезни в мир.
А если болезнь скосит одного смертного клятвопреступника… ну что ж, оплачем, толос даже приготовим.
— Мне вообще-то, тоже немало приносят, — заявляет папин любимец — развесёлый Дионис. — Нет, ну, а что? После войн-то, в самый раз…
— Войны, — фыркает Артемида — вот бы кому быть богиней войны, а не по лесам бегать. — Одно название, что войны.
Эрида — богиня раздора (вообще-то, подземная, но уже прижившаяся на Олимпе — ни одного пира не пропускает) пожимает плечами. Разводит руками: показывает, как тяжко работать.
— Ой, да я же только за то, чтобы этих смертных поуменьшилось, а то развелось за годы, девать некуда! Но вот что тут сделаешь, когда Война к тебе лицом не поворачивается? Я, стало быть, раздор и рознь разжигаю — царьки лезут драться… А Арес не является на поле боя! То ли ему уж жена запрещает, то ли уж еще кто… Воинственность — вдыхает! На соревнованиях! Или чтобы города от чудовищ защищать! А на войны — через раз и в лучшем случае! Ох, тут уже только на Громовержца надежда…
Громовержец прячет ухмылку в бороду, а так-то — хмурит брови. Эрида в своём праве: успела и на Ареса наговорить, и на Афину… Только вот этих двоих сейчас не взять. Забыли приглядывать за заговорщиками в первые лет пять — а они теперь уже и войска набрали (спасибо — на краю света пока что). Союзниками обзавелись. Якшаются со всё такими же изгнанниками: Герой и Ифитом, Прометеем, Эпиметеем вот… Зачем? Чего ждать от сына вора… от двух сыновей. Затем, чтобы украсть Олимп и морской мир. Отобрать силой. А что есть у Великого Громовержца Зевса против Мудрости, Войны и Музыки…
Кифареда, — вкрадчиво шепчут Мойры — не явились на совет, а вот, вползли без спроса. Пророчество своё притащили — гнусное, недавнее. Тебя свергнет Кифаред.
И ты слышал его музыку. Видел, как ее волны захлёстывали Олимп. О, Мойры не зря не сказали — сын. Аполлон рядом с этим милым мальчиком, Ифитом, — не более чем горлодёр из таверны. Против них — Музыки, и Мудрости, и Войны, у тебя… трезубец? Власть Олимпа? Поддержка детей (Аполлон только и смотрит, как сесть на трон, Гермес дружен с Гипносом, Дионис вечно навеселе, Гефест… а, что о нём говорить!)?
Громовержец взмахивает рукой: ну конечно, на него надежда. Он — велик. Грозен. Непобедим. Громовержца не пугает даже то, о чём вы не можете заикнуться. Слово, которое комом застыло у его родни в горле.
Громовержца не пугают Флегры.
— Что там Флегры?
Гебу, которая и задала вопрос, кажется, Флегры тоже не пугают. Сидит, показывает зубы — чего бояться! Вон, отец над всеми богами стал — небось, защитит!
— Гиганты не осмелятся на нас двинуться, — машет рукой Громовержец. — Я же уже говорил.
И усмехается в ответ на недоверчивые взгляды, восхищённые взгляды, испуганные взгляды…
А сам бросает предупреждающий. На жену — Деметру.
Только посмей вспомнить, мол.
О Флеграх весть принёс Гермес — месяца три назад (и от воров иногда толк бывает!). Рассказывал, щурился: занесло на Флегрейские острова, а там — ужас несусветный, новая раса, Гиганты! Непобедимые. Собираются воевать с Олимпом (еще бы им не собираться воевать!).