Наркозный аппарат издал несколько коротких ровных гудков.
— Вот видишь, Виктор Сергеевич, им уведомления постоянно приходят о зарплате, — Алексей Петрович защёлкнул на зажим край лоскута, что они удаляли, немного натянул в сторону. — Пришёл, аппарат включил, наркоз дал — и тут же прилетело. Чего не жить так?
Платонов поудобнее обхватил ручку электроножа, нажал синюю кнопку и принялся отсекать струп от подлежащих тканей. Слой уходил ровно и быстро, открывая поверхностную фасцию.
— Худой, — сказал Платонов, не поднимая головы. — Мать его не кормит, что ли? Хотя я сам лет до тридцати пяти ходил с гипотрофией первой степени. Это если по приказу смотреть, по которому в армию призывают.
— Говорят, он из дома постоянно убегал, — Лена, облокотившись на столик, решила поддержать разговор. — В окно выпрыгивал.
— В окно? — удивился Виктор.
— Первый этаж, — уточнила Лена. — Просто в школу не хотел ходить.
— У него в медкарте из детской поликлиники написана что-то вроде «Малая мозговая активность», — добавил Лазарев. — Странная формулировка. Но зато объясняющая, что он делал на крыше электрички.
— Странно, как ещё всю транспортную полицию не разогнали к чёртовой матери, — прокомментировал Балашов. — Петрович, ты же помнишь, что с этой сортировочной станции пару раз уже привозили пацанов?
— Конечно, — Лазарев просушил пару мест, показавшихся подозрительными, переставил зажим. — Это третий, точно. С одного и того же адреса.
— Транспортная полиция — странная организация, — задумчиво сказал Платонов, продолжая отсекать струп; рана открылась уже на большой площади, но не было сделано ещё и половины запланированного. — Отследить проникновение они не могут — но звонят нам каждый день в восемь утра и спрашивают о состоянии. Я уже их по голосу узнаю.
— Давайте я почищу, — снова вступила в разговор Лена, заметив, что электронож стал прилипать к тканям. Платонов протянул ей ручку; медсестра точными движениями скальпеля соскоблила с электрода нагар, вернула хирургу. Виктор тем временем немного разогнулся, стараясь потянуться так, чтобы это не сильно бросалось в глаза. Какая-то мышца в пояснице благодарно отозвалась на эти движения сладким расслаблением.
— И если он умрёт — их там в полиции поругают? — спросил Балашов. — Те двое проскочили, да, Петрович? Первый два месяца пролежал, второй ещё больше. Помню, как они с мамашами по коридору в креслах ездили и учебники читали.
— Уж не знаю, что с ними сделают в этой полиции, — махнул рукой Лазарев. — Подожди, давай я перехвачусь… Им надо не по телефонам названивать после того, как всё уже случилось, а по школам ходить и лекции читать. С фотографиями.
— А лучше сюда привести, в реанимацию, — вставила Варвара, до этого безучастно глядевшая в окно. — На экскурсию. И пусть посмотрят, что бывает, когда законы физики игнорируешь…
— Да какая там физика, — Платонов попытался увернуться от струйки дыма, заполнившего постепенно всю операционную. — Ему двенадцать лет. Могло так случиться, что он эту физику и не проходил бы уже никогда. Для него электричество — в лампочке и в розетке, а все остальное повод для подросткового героизма.
Он отсек немаленький кусок струпа, потому что заметил, что Лазареву стало его уже неудобно держать. Лена взяла из рук заведующего инструмент с чёрно-коричневым лоскутом, разжала бранши, бросила струп в таз, выложенный жёлтым пакетом. Алексей Петрович придирчиво осмотрел получившуюся рану, потом провёл пальцем чуть ниже рёберной дуги и уточнил:
— Думаю, вот здесь будет граница на сегодня.
Платонов согласился с его решением. Они ещё раз прошлись по кровавой росе пинцетом и коагулятором, Лазарев зацепил очередной угол — и операция продолжилась.
— Чтобы человек не делал какие-то вещи, — неожиданно сказал сам себе Платонов, словно продолжая неоконченный разговор про законы физики, — ему должно быть либо стыдно, либо страшно. Эти два чувства формируют наше отношение к действительности с позиции «нельзя». Вот мне стыдно на природе бутылку из-под пива оставить, я её в пакет складываю и увожу. А на электричку, к примеру, залезть мне страшно. Потому что я это все видел и знаю, что такое вольтова дуга. А у детей акценты переставлены — им перед друзьями страшно опозориться. Страшно и стыдно. Вот и завоёвывается репутация тупыми поступками…
И он вспомнил о Вадиме Белякове. Тот легко и просто тратил чужие деньги, чтобы заработать эту самую репутацию. «Интересно, как там Лидия Григорьевна? Закончили они или нет? Всё-таки экзартикуляция в тазобедренном суставе операция сложная и опасная», — подумал Виктор.