Виктор вернулся к столу, взял из банки с физраствором один из лоскутов, приложил к ране, разгладил обратным концом пинцета. Лена протянула степлер.
— Нет, — внезапно отказался Платонов. — Давайте лучше подошьём. Несите самую тонкую атравматику, что есть.
Спустя пару минут операционная сестра уже протягивала ему заряженный иглодержатель. Балашов у окна взглянул на часы, потом на наркозный аппарат, кивнул самому себе.
Тем временем Платонов медленно и аккуратно, чтобы не сдвинуть лоскуты, пришивал их к краям ран. Лена в нужное время отрезала концы нитей. Вдвоём они постепенно уложили две оставшихся полосы на шею, затем большие куски — на щёку, скулу и часть лба. С последним узлом Платонов понял, что не может разогнуться — так и отступил от стола в болезненном полунаклоне. Лена, спрятав руки на груди, боком оттеснила его ещё дальше в сторону, чтобы он не мешал накладывать повязки. Виктор особо не сопротивлялся; смотрел прямо перед собой — туда, где из-под стерильной простыни показалась закрытая повязкой культя левой руки.
— Так, теперь глаз, — когда спина немного расслабилась, сказал Платонов. — Надо выполнить блефарорафию.
— Это что такое? — тихо спросила Варвара у Балашова, но Виктор услышал.
— Веки надо сшить на левом глазу, — Платонов не очень хотел вдаваться в объяснения, но ему самому захотелось проговорить суть манипуляции и ещё раз убедиться в её целесообразности. — Защитим глаз от гноя и заодно не дадим формирующимся рубцам утащить веки в стороны.
— Так бы и говорил — глаз зашить, — пожал плечами Балашов. — А то слово какое-то мудрёное придумал.
Платонов в другой день ответил бы Виталию баянистым анекдотом, но сегодня молча взял протянутый иглодержатель, кончиком тонкого анатомического пинцета ухватился за край века, потянул. Вкол в верхнее веко, перехват, вкол в нижнее, перехват… Зрачок смотрел куда-то в потолок, но временами смещался немного в стороны — Виктор машинально старался избежать этого пустого взгляда, когда глаз, казалось, смотрит точно на него.
— Конец операции, — спустя несколько минут тихо сказал он всем присутствующим. Балашов закрыл на аппарате клапан севофлурана, ещё раз посмотрел на показатели и вместе с Платоновым вышел в предоперационную.
— На тебе лица нет, — сказал он Виктору. — Бледный как смерть. Кофе надо. Горячий. Много. Давай, иди. Петрович там уже извёлся весь, наверное.
Платонов жестами попросил помочь развязать ему халат; с видимым облегчением стянул его, потом порвал завязки фартука, скинул нарукавники — и стало видно, что операционный костюм мокрый насквозь.
— Дня два-три ещё в клинитроне подержать, — думая о своём и поёживаясь от холодного костюма, попросил он. — Пусть подсохнет, всё-таки там немного на спину заходит. Потом заберём. Пора будет активизировать.
Балашов согласился:
— Да какие проблемы, конечно. Когда мы отказывали? Тем более, что…
— Я тогда пойду. Устал чего-то.
Ему наконец-то удалось полностью разогнуться. Волна облегчения мурашками прошла по телу, отозвалась лёгким похрустыванием в шее и спине. Уже в коридоре он вспомнил, что всё ещё в маске и шапочке, снял их и, скомкав, сунул в карман.
Алексей Петрович поднялся навстречу, едва Платонов вошёл в ординаторскую.
— Всё получилось?
— Да.
Платонов щёлкнул кнопкой чайника, сел в своё кресло и уставился в погасший в режиме ожидания монитор.
— Я никуда не уходил, — добавил Лазарев. — Даже курить только один раз. Думал — мало ли. Вдруг позовёшь…
— Через три дня достанем из клинитрона и в седьмую палату. Сейчас каждый день — перевязки. Если что, поправлю, где не так легло, — Платонов отчитывался самому себе, как робот, не замечая обращённых к нему слов Лазарева.
Чайник вскипел. Виктор встал, насыпал из банки пару ложек кофе, бросил сахар, плеснул кипяток и вернулся к столу. Долго смотрел на чашку, потом сделал пару обжигающих глотков. Спросил:
— А коньяк есть?
— Обижаешь, — Алексей Петрович повернулся в кресле и вытащил из нижнего ящика стола бутылку. — В кофе плеснуть? Или не будем просто так переводить продукт?
Платонов в очередной раз заглянул в комнатку, что была по совместительству кухней, взял рюмки, поставил на микроволновку. Лазарев втиснулся рядом, плеснул по половине.
— Я к полумерам не привык, — вспомнив госпитальную поговорку, сказал Платонов. Петрович долил. Не дожидаясь каких-то слов от заведующего, Виктор взял рюмку; быстро, одним большим глотком выпил. Лазарев достал из кармана маленькую розовую карамельку, протянул Виктору: