— Только не говори мне, что они нашли того парня.
— О, нет, речь шла не о нем.
Тон Габриэль заставил Александра насторожиться.
— И чего же он хотел?
— Расспросить меня о нервном срыве, который случился у тебя, когда ты работал в ЦЕРНе.
Хоффман не был уверен, что правильно расслышал. Шум разговоров отражался от белых стен и напомнил ему гудение компьютеров.
— Он наводил справки в ЦЕРНе?
— О твоем нервном срыве, — добавила она громче. — О котором ты никогда мне не рассказывал.
Хоффману показалось, что его ударили в живот.
— Я бы не стал называть это нервным срывом. И не понимаю, почему его понесло в ЦЕРН.
— А как бы ты это назвал?
— Мы должны обсуждать данную проблему прямо сейчас? — По выражению ее лица Александр понял, что жена не намерена отступать. «Интересно, сколько бокалов шампанского она выпила?» — подумал он.
— Ну что ж, как пожелаешь. У меня началась депрессия. И я взял отпуск. Встречался с психиатром. Мне стало лучше.
— Ты встречался с психиатром? Тебя лечили от депрессии? И ты ни разу не упомянул об этом за восемь лет?
Пара, стоящая неподалеку, повернулась в их сторону.
— Ты делаешь из мухи слона, — раздраженно сказал Александр. — Это просто смешно. Все произошло до того, как мы познакомились. — Потом он добавил, понизив голос: — Перестань, Габи, давай не будем портить вечеринку.
На мгновение ему показалось, что она начнет возражать. Ее подбородок поднялся высоко — верный признак надвигающегося шторма. Глаза остекленели и покраснели — в последнее время она тоже не высыпалась. Но в этот момент послышался стук металла по стеклу.
— Леди и джентльмены, — обратился ко всем Бертран. Он держал в руке бокал шампанского и стучал по нему вилкой. — Леди и джентльмены. — Получилось на удивление эффективно. В заполненном зале быстро воцарилась тишина. — Не нужно беспокоиться, друзья. Я не собираюсь произносить речь. К тому же для художников символы значат больше слов.
Бертран что-то держал в руке. Хоффман никак не мог разглядеть, что именно. Он подошел к автопортрету — к тому, на котором Габриэль беззвучно кричала, — оторвал кусок красной клейкой ленты от катушки, зажатой в руке, и приклеил ее к надписи под экспонатом. Все в галерее понимающе зашумели.
— Габриэль, — сказал он, поворачиваясь к ней с улыбкой, — позвольте мне вас поздравить. Теперь вы официально стали профессиональным художником.
Посетители принялись аплодировать и поднимать в воздух бокалы с шампанским. Напряжение тут же исчезло с лица Габриэль. Она совершенно преобразилась, и Хоффман воспользовался моментом, чтобы взять ее за запястья и поднять руки над головой, как победителя в боксерском поединке. Все закричали еще громче. Снова вспыхнула камера, но на этот раз Хоффман не сомневался, что улыбка не исчезла с его лица.
— Хорошая работа, Габи, — прошептал он. — Ты это заслужила.
Она радостно улыбнулась мужу.
— Спасибо тебе. Благодарю всех вас. А в особенности того, кто купил мою работу.
— Подождите, я еще не закончил, — снова заговорил Бертран.
Рядом с автопортретом находилась голова сибирского тигра, который умер в прошлом году в зоопарке Сервьона. Тело заморозили по просьбе Габриэль, чтобы она могла обезглавить его и вставить череп в сканер магнитно-резонансного томографа. Гравировка на стекле освещалась снизу кроваво-красным светом. Бертран наклеил рядом с ним красную ленту. Экспонат был продан за четыре с половиной тысячи франков.
— Еще немного, и ты будешь зарабатывать больше, чем я, — прошептал Хоффман.
— Ах, Алекс, перестань твердить о деньгах.
Но он видел, что Габриэль довольна, а когда Бертран сделал еще шаг и прикрепил очередной красный лоскуток, на этот раз к «Невидимому человеку», главному экспонату выставки, который стоил восемнадцать тысяч франков, она радостно хлопнула в ладоши.
«И если бы только, — с горечью подумал потом Хоффман, — все на этом закончилось, выставка стала бы триумфом. Почему Бертран этого не понял? Почему он пошел на поводу у своей жадности и не остановился?» Однако довольный владелец методично прошел по всей галерее, оставляя красные метки на своем пути — оспа, чума, эпидемия гнойников, выплеснувшихся на выбеленные стены. Красные метки появились на лошадиных головах, мумифицированном ребенке из берлинского музея народоведения, на черепе бизона, детеныше антилопы, полудюжине других автопортретов, и даже на зародыше: он остановился только после того, как показал, что все экспонаты выставки проданы.
Посетители отреагировали на происходящее довольно странно. Сначала при каждом следующем красном знаке они радостно аплодировали. Но постепенно их возбуждение стало сходить на нет, и вскоре в галерее повисло неловкое молчание, а когда Бертран закончил, стало совсем тихо. Словно люди присутствовали при розыгрыше, который поначалу показался забавным, но продолжался слишком долго и получился жестоким. Было что-то сокрушительное в такой массовой распродаже. Хоффман, наблюдавший, как меняется выражение лица Габриэль — от счастья к недоумению и непониманию, а потом к подозрению, — испытал боль.