О том, что происходило на Индигирке в зимние месяцы, было известно очень мало, так как исследовательские группы пока еще не рисковали оставаться на поверхности в это время года. Зимой температура падала до минус пятидесяти - семидесяти градусов по Цельсию, поэтому добычу Вилония сворачивали в середине осени и вновь начинали лишь к концу весны, оставляя все оборудование и помещения законсервированными на зимовку.
Что происходило в этот момент с червями, никто не знал, но были предположения, что они промерзают вместе с верхним слоем грунта, и их личинки, отложенные в тела носителей, тоже. Весной труппы оттаивают, начинается процесс разложения, появляется теплая питательная среда для дальнейшего развития, и черви начинают свой жизненный цикл.
Еще некоторыми биологами высказывалась любопытная версия о том, что не все черви переживают зиму. И, скорее всего, популяция этого грозного паразита регулируется местными грызунами, которых за внешнее сходство с земными называли крысами, хотя это было не совсем верно. Эти существа превосходно переносили холода и продолжали поиски пищи под толстой снежной шапкой, а замерзший и неподвижный червь, видимо был для них настоящим лакомством.
Так что в жизненном цикле паразита было все достаточно просто и не вызывало особого удивления. Но вот то, почему черви гонят стада инфицированной живности на шахты по добыче Вилония или отдельные исследовательские группы, и то, каким образом они получают информацию о применение оружия или любых других средств оказавшихся в руках своих жертв, до сих пор оставалось загадкой.
Было похоже на то, что человек, как всегда не очень корректно вмешался в действующую неизвестно сколько миллионов лет экосистему, заставив ее меняться и приспосабливаться к новому элементу, то есть к себе самому.
Иногда Соколову вообще казалось, что ровно столько же, сколько люди изучают индигиргского червя, столько же это существо изучает и их. Он даже слышал предположения о том, что червей можно назвать в своем роде разумными, просто их дальнейшая эволюция невозможна в силу неразвитости организмов носителей.
До прибытия на Индигирку Олег вообще ничего не знал о существовании подобного вида живых существ, впервые услышав о них лишь на инструктаже по технике безопасности перед погрузкой в корабль-прыгун. Поначалу все это показалось ему очень интересным и увлекательным. Даже в какой-то мере фантастичным. Еще бы! Далекая, неизвестно где расположенная планета покрытая лесами и небольшими озерами. Названная Индигиркой в честь одной из земных рек далеко на севере, о существовании которой он знал ровно столько же, сколько и о существовании этой планеты, несмотря на то, что жил в стране, где она протекает... Все это было увлекательно, будоражило фантазию и кровь, заставляя отвлечься от однообразных уныло-депрессивных мыслей об Олесе, с которыми он просыпался каждое утро и засыпал каждую ночь.
Это было сродни ломке, которую испытывает наркоман, лишенный заветной дозы. Сколько раз Соколов слышал это сравнение, столько же раз просто иронично улыбался, пока не пришлось пережить эти чувства на себе... Казалось бы, ничего не произошло, жизнь шла как обычно, но все становилось бессмысленным, превращаясь в пустую, медленно тянущуюся рутину, от которой нигде не было спасения. И самое ужасное - это мысли, забирающиеся в голову и пускающие в ней свои корни. Каждый день сотни раз подряд одни и те же мысли, только в разных последовательностях и в разных формулировках. И все они о ней... Почему так произошло? Что ей не понравилось? Что было не так? От этого просто не было вызволения. Единственный светлый миг - это пробуждение по сигналу будильника и рефлекторная голосовая команда, чтоб он заткнулся. В этот момент мозг еще не загружал всю информацию в свои разделы оперативной памяти, и на душе было безмятежное спокойствие. А потом все происходило так: "Олеся" - приходила первая мысль в голову, и можно было буквально услышать свист, с которым в мозг врывался информационный поток прожитых воспоминаний, умозаключений, и этой бесконечной жвачки одного и того же...
Стоило открыть глаза и увидеть пустую постель рядом с собой, как перед внутренним взором буквально вспыхивал стереоснимок, как она лежит рядом и еле слышно посапывает, досматривая очередной сон. Это воспоминание было таким свежем и ярким, что казалось, будто это было вчера, а не несколько месяцев назад...
И так изо дня в день. Бесконечное внутреннее нытье, которое не затыкалось ни на секунду, пока в один прекрасный момент это не ввергло Соколова в настоящее бешенство. Возможно, именно тогда внутри него появился этот занудный второй голос, с которым он начал советоваться, перед тем как принять то или иное решение. "Слушай, Олежа, мать твою так, - сказал он тогда сам себе, - здоровый парень, а ведешь себя как размазня! Ноешь изо дня в день, Олеся, Олеся... Да хрен уже на нее!.. Нет, мне было с ней хорошо! С ней и только с ней... Ну, ладно, допустим это так. Тогда решись уже на какое-нибудь действие! Скажем, забудь ее!.. Нет, не получится, она словно на генетическом уровне стала частью меня, мне без нее никак... Наркоман ты хренов, ну да черт с тобой. Тогда вариант один, ее надо вернуть! Но как?! Как, лять, это сделать?! Да как угодно, думай, ты же у нас умный парень..."
И тогда Соколов начал действовать. Попытавшись максимально трезво проанализировать все произошедшие в их отношениях события, он понял одно - нужны деньги. Много денег. Очень много денег. А дальше, словно только и поджидая момента, когда эта мысль придет в голову, ему буквально на каждом углу стали попадаться информационные стенды, красочные ролики и рекламные зарисовки про то, как увлекательно, важно, и, главное, прибыльно добывать Вилоний...
Соколов увлекся потоком собственных воспоминаний и сам не заметил, как они постепенно начали обретать форму.
Он стоял в своей квартире, расположенной на двадцатом этаже многосекционного дома. С очень реалистичным шорохом за окном пронесся один из сорока пяти внешних пневматических лифтов, на мгновение заслонив собой вид за широким прямоугольным окном. Казалось, на улице шел дождь, во всяком случае, объекты, видимые сквозь толстое полимерное стекло, были размазанными и нечеткими. Такими же нечеткими, будто мутноватыми, были и предметы в комнате. Простенький, порядком уже потертый голограммный проектор проецировал вдоль пустой серой стены вид тропического острова. Аппарат не отличался хорошим разрешением, поэтому картинка периодически подрагивала, и местами по темно-зеленым листьям пальм пробегала пиксельная рябь. Соколов немного удивился, потому что не мог припомнить, чтобы он загружал в него именно такую двадцати четырех часовую динамическую запись смены времени суток, но не уделил этому особого внимания, почувствовав, что он должен что-то сделать.
Он повертел головой и сделал несколько шагов по комнате. Все было как обычно. Большая широкая лежанка, выполненная в стиле, который в конце двадцатого века именовался хай-теком, а сейчас был откровенным ретро. Несколько беспорядочно развешанных по стенам эластичных дисплеев, на трех из которых кривлялись любимые Олеськины исполнители. Плоский блин моющего робопылесоса деловито шуршал в углу, как раз под проекцией океанических волн, выбегающих на золотистый песок пляжа, отчего казался там абсолютно неуместным.
На противоположной стене располагалась типичная для всех многосекционных жилых домов класса "Д" кладовая панель, со своими идеально ровными дверцами разного размера. Как ни старайся, в неё все равно не упихаешь весь тот хлам, который мешается тебе под ногами, не говоря уже об одежде, которую хранить в ней было просто невозможно. Несколько стульев и большое темное мягкое кресло, которое Олеся облюбовала для нагромождения своих шмоток.