И добавил, шутливо погрозив Чандре пальцем:
— И чтобы в этот раз Луна в карте рождения дэвраджа вела себя как положено, уж обеспечь, Чандра!
— Дэврани, — полушёпотом позвала апсара, одна из десятка прислужниц, остававшихся с царицей богов в течение всей ночи, — вас желает видеть гуру Брихаспати. Помочь вам облачиться?..
— Не нужно, Ананда [счастье], — тихо отозвалась Шачи, стоявшая у перил небольшого балкончика, примыкавшего к её покоям и выходившего в сад. — Я сейчас выйду к Гуру, а пока предложи ему угощение. Сома, фрукты, всё, что риши пожелает…
Шачи старалась не вдумываться в то, что говорила. Обычай приветствия гуру дэвов в царском дворце был неизменным многие тысячи лет, пока она была в нём хозяйкой, но почему именно сому было положено предлагать мудрецу, а не молоко или «почётную воду», зачем к соме фрукты… Всё это были значимые части ритуала, собранные в единое целое её мужем Индрой, и многие смеялись, что, мол, всё, к чему причастен Индра, он делает, возливая сому. А значит, при мысли о значении чаши с этим изысканным лунным молоком пришлось бы снова вспомнить про Индру… О-о-о-о-о, хуже ножа режет мою душу твоё имя, мой любимый!
Отерев горячие слёзы, непроизвольно бежавшие из глаз, царица машинально поправила на голове белую дупату (женский платок, который носят как замужние женщины, так и вдовы) и, сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, пошла к дверям соседних покоев, где ожидал мудрый Брихаспати. Щёки щипало от соли, которую приносили слёзы, но Шачи старалась не обращать на это внимания. Что это малое неудобство? Так, пустяк, вроде погнувшегося браслета!
Гуру Брихаспати, как всегда благообразный, сидел на почётном месте, и вокруг него вились пятеро апсар, поднося кто чашу с сомой, кто — блюдо со свежим инжиром, кто — множество мисочек со сладостями на огромном подносе… Глядя на это, Шачи невольно улыбнулась: умницы мои, девочки, знаете, как риши любит сладкое!
По обычаю, Индрани преклонила колени и коснулась руками стоп мудреца.
— Всех благ и утешений! — благословил её гуру, а затем помог подняться и указал на низкую кушетку рядом с собой, мол, присаживайся, побеседуем. Шачи молча села. Молчаливость не была в её характере, однако, сейчас слов для ведения светской беседы у неё не находилось. Закончились все слова…
— Плохо выглядишь, дочка, — ласково сказал Брихаспати, с неподдельным сочувствием рассматривая статную дэврани, будто ставшую тенью самой себя. Простое сари и дупата ничуть не умаляли её природной красоты, но лицо Шачи было тусклым, а под красными заплаканными глазами пролегли тёмные круги. На ладонях же, искусно украшенных мехенди, ещё не успевшим сойти с белой кожи, виднелись красные лунки — следы вонзавшихся в нежную кожу ногтей.
— Ох, гуру… — только и смогла вымолвить Шачи, а потом, не в силах сдерживаться, зарыдала. Плакала Шачи как асури — горько, беззвучно, обильно, в оскале искривляя рот. Только в такие моменты и вспоминали дэвы, что отцом её был Пуломан, один из влиятельнейших асуров-махараджей своего времени. И воспитана была Шачи, наполовину апсара, как царевна асуров.
— Поплачь, дочка, поплачь, если уж плачется, — пробормотал Брихаспати и положил ладонь на макушку вдовы, прикрытую дупатой. Такой жест мог себе позволить разве что отец… или духовный наставник. Иначе утешить Шачи мудрец не мог, но проявить сочувствие вдове, всё-таки, долг любого риши. А уж вдове своего ученика — вдвойне.
— О Гуру, — сквозь слёзы проговорила Шачи, — я ведь знаю, что мне всего семнадцать лет ждать его возвращения, но я... так... тоскую!..
Рыдания исказили её пухлые губы соблазнительной формы, и Шачи, забыв обо всяком стыде и приличиях, спрятала лицо в ладони и зарыдала, время от времени громко всхлипывая.
— Я понимаю, что душа у тебя сейчас болит, дэврани, — мягко ответил ей Брихаспати, не убирая своей руки. — Никакая женщина не может перенести спокойно зрелище мёртвого тела её мужа. И всё же ты благословенна, ибо твой муж никогда не умирает и снова возвращается к тебе, чтобы вы могли воссоединиться.
Плечи Шачи вздрагивали от рыданий, слёзы, просачиваясь между сжатых пальцев, капали прямо на пол, выложенный узорчатой мозаикой, и Гуру видел, что справиться с горем царице богов поможет только время.
Наконец, слёзы вдовы иссякли, и одна из прислужниц-апсар, заботясь о госпоже, поднесла ей шёлковое полотенце — промокнуть лицо. Всё ещё содрогаясь время от времени, успокаивающаяся Шачи привела себя в относительный порядок, а затем упала на колени перед риши, сложив ладони в намасте и низко склонив гордую голову.