В собрании уже присутствовали локапалы, сопровождавшие Индрани-дэви в её путешествии на Ланку, а также грахи. Обнажённый по пояс, украшенный золотом и рубинами, окрашивающий весь лоб красной глиной, черноусый Мангал-дэв, чьи украшения больше напоминали доспехи, оглядывался по сторонам с непривычным для него спокойствием: обычно лицо этого дэва было искажено в гневе, воплощение которого он собой, по мнению многих, и являл. Неподалёку от него беседовал с гуру Брихаспати Буддх-дэв, облачённый в зелёное и украшенный скромными бусами из дерева, обвивавшими его шею и бицепсы. Буддх, граха, управлявшая качествами разума, буддхи, а не ума-манаса, как его отец Чандра, как всегда вёл себя тихо и задумчиво. Шумное собрание явно смущало его, но вида Буддх не подавал, сохраняя спокойное выражение на юношеском, с тонкими чертами лице.
Заняв позицию в дальнем углу зала, возвышался над толпой высокий, облачённый в тёмно-синий, очень простой наряд Шани-дэв, и немногие рисковали пересекаться с ним взглядами. Шани считали «тёмной грахой», и не только благодаря почти шоколадному оттенку его кожи и чёрным, как смоль, глазам, в которых невозможно было рассмотреть зрачки. Он раздавал всем живущим плоды их кармы — а как известно, чаще такие плоды приносят страдание, нежели являются наградой. Шани, опираясь на свой посох с сияющим синим камнем, осматривал зал неторопливо, временами шевеля густыми закрученными усами, тоже чёрными, как и его глаза. Веки его были полуопущены, но казалось, что временами из-под них вырываются лучи синего света. А может быть, это отливал синим огромный сапфир, сияющий в его короне…
Тем временем в зал вошёл Сурья-дэв, и собрание словно озарили лучи полуденного Солнца. Сурья был высок ростом, широк в плечах и облачён в бело-золотые одежды. Золотом также сияли его голова, руки, грудь и ноги, тёмно-каштановые волосы рассыпались по плечам и ниспадали на спину, а в высоком мукуте, украшенном солнечными лучами из золота, блестели огромные рубины. Бог-Солнце выглядел торжественно, лицо его сияло не только радостью, но и природным светом, да так ярко, что ни у кого из присутствующих не возникало и тени сомнения — вот он, царь среди всех планет.
— Мои поклоны хозяевам Чандра-локи, — размашистым шагом подойдя к подножию трона, громким звенящим тенором заявил Сурья-дэв, складывая ладони у груди. Чандра-дэв в ответ также сложил руки и поклонился, встав с трона, и все его жёны в то же мгновение склонились перед Солнцем, описывая круги подносами для арати [ритуала приветствия гостя]. Всё собрание также приветствовало Сурья-дэва, кроме гуру Брихаспати — к нему Солнце подошёл сам и почтительно склонился, приветствуя учителя.
— Всех благ! — с мягкой улыбкой ответил Гуру, поднимая ладонь в благословении. После чего обернулся к Чандра-дэву и спросил:
— Все ли, кого желал ты видеть, Чандра-дэв, присутствуют здесь, чтобы участвовать в джатакарма-самскаре [ритуале приветствия новорожденного]?
Месяц, но лицу которого пробежала тень волнения, оглядел собрание, осматривая, казалось, каждого присутствующего.
— Дэвгуру, я…
— Приветствуйте несущего наслаждения Шукрачарью, наставника асуров! — прозвучал снова голос глашатая, и собрание зароптало, переговариваясь с недоумением, а то и с откровенной злостью. Что асургуру забыл здесь, в Чандра-локе? Уж не пришёл ли он проклясть новорожденного, чтобы ослабить дэвов снова?
С сияющей мягкой улыбкой в залу вошёл… нет, скорее всплыл Шукрачарья. Принявший облик, приличествующий мудрецу, гуру асуров, тем не менее, ухитрялся блистать, и причина была отнюдь не в золоте, перемежавшем рудракшу в его украшениях. Таковая была сама природа Шукрачарьи — энергии наслаждения изливались от него во все стороны щедрым потоком, и почему-то казалось, что облачён он не в шафрановые одежды брамина, но в розовые одеяния, ибо розовый, как было известно всему Трёхмирью, Шукрачарья уважал более всех других цветов. Глаза его, тем не менее, горели нестерпимым пламенем — это тапас, духовный жар, переполнял великого аскета и преданного Шивы.