— А чем он может быть недоволен? — Кинус сделал вид, что удивлен, – сыграв и прочувствовав удивление как можно натуральнее.
— Да знаешь, эта история с «инфаскопом»… Говорили, что его должны найти как раз в этих пещерах… вот старик и сокрушается, он все еще хочет верить в это.
— С «инфаскопом»? А что это за история? — с самого начала напряженно ожидая, чтобы задать именно этот вопрос, оживился Кинус.
Отец же, кажется, не ожидая интереса сына к «инфаскопу», успел задуматься о чем-то другом.
— А, отец? — боясь потерять нить разговора, подстегнул сын.
— История? А.. — протянул отец. — Это история начала рабства авидов, происшедшая несколько веков назад.
— История рабства? Все вроде знают ее, но никто в подробностях.
— Да, к сожалению, молодежь уже не придает этому значения, — печально согласился отец, — но наше поколение знало о «инфаскопе» все и долго искало его. С него все началось, и им, по поверью, должно закончиться. Мы знали историю «инфаскопа» наизусть, потому что тогда были трудные времена, и нам казалось, что спасение только в нем. Сейчас молодежь живет намного лучше, поэтому все забыли о реликвии. А тогда,… тогда наш народ переживал депрессию, и было не до наслаждений.
— Отец, расскажи, как все было, — заинтересованно попросил юноша и отец, любящий рассказывать, завел долгий рассказ. Он поведал про Абируса, про то, как тот материализовал «инфаскоп», как из-за него случайно убил двух визгоров, и как вся эта история стала началом рабства авидов.
— Так вот, — продолжал отец, — когда Абирус сбежал, забрав с собой «инфаскоп», а авиды стали рабами визгоров, наш народ впал в жуткую депрессию. Визгоры, казалось, озверели, заставляя материализовывать необходимые им вещи, а для авидов это было очень тяжело. В те времена многие отчаявшись, стали искать «инфаскоп». Они обыскали метр за метром пещеры, те самые, что хочет реконструировать Витор, искали долго и тщательно, но ничего не нашли, даже следов. Тогда у авидов не получалось пользоваться способностями к материализации и ясновидению для себя, – наша вина, вернее вина одного из нас, Абируса, давила на нас, но постепенно, со временем, мы стали обретать спокойствие и равновесие. Ведь обеспечивая визгоров, мы отрабатывали вину Абируса, – визгоры в ту пору мало что умели делать сами. Это сейчас они учатся выращивать некоторую еду, а тогда они бы без нас пропали. Конечно, они этого не признавали, но это было так, и возможно… за наше смирение вина снималась с нас. Так вот, когда многие из нас снова обрели способность материализовать для себя, а не под жестким напором визгоров и только для них, мы стали обретать и утраченное ясновидение. Тогда… – те из авидов, кто обрел ясновидение, попробовали найти «инфаскоп», с помощью него. Сначала ничего не получалось, – слишком много прошло времени, да и надо было найти какой-то след «инфаскопа» или того, кто держал его в руках, чтобы применить ясновидение, но кроме Абируса, исчезнувшего вместе с ним, таких авидов не было. А Абирус хоть и показывал «инфаскоп» односельчанам, но никому не давал дотронуться до него.
И вот однажды с одним молодым авидом, чаще других пробующим с помощью ясновидения найти ««инфаскоп», произошла такая история… Как-то вечером, измучившись от безуспешных попыток, Мириос, так звали авида, почувствовал странное волнение. Он решил, что перенапрягся из-за тщетных усилий увидеть, где спрятана реликвия, и пошел прогуляться по лесу, чтобы развеяться. Войдя в лес, ощутил, что его влечет что-то. Не придав этому значения, шел думая об «инфаскоп», не разбирая дороги, и не замечая ничего вокруг, – ноги будто сами несли его. Постепенно он углубился в джунгли, а когда опомнился, понял, что зашел очень далеко. Осмотрелся по сторонам – место незнакомое, да и лес совершенно дикий. Мириос повернул обратно и снова долго шел, думая, что вот-вот выйдет к селению, но оно все не появлялось. Вскоре он осознал, что заблудился, и возвратиться сможет, только применив ясновидение. Он уже начал настраивать его на поиск обратной дороги, но тут снова ощутил беспокойство, которое почувствовал в начале прогулки, и понял, что именно оно манило его в чащу. Будто он кому-то был сильно нужен, вот только кому? Мириос остановился, размышляя: «Да что это со мной такое?», — и услышал какой-то звук, похожий на стон, прислушался – звук повторился. Юноша пошел на звук, а пройдя несколько метров, вышел на поляну и застыл от изумления. Он увидел авида, придавленного стволом большого упавшего дерева, – тот лежал на спине, не подавая признаков жизни.
— Вот откуда моя тревога! — Мириос поспешил на помощь и внимательно осмотрел пострадавшего. В селении авиды знают друг друга, но этого он видел впервые. Авид был весь в крови от многочисленных ссадин, у него были сломаны ребра, а главное руки. Похоже, он лежал дня два, так как был обессилен и почти без сознания. Мириос попробовал освободить несчастного, но дерево было сильно тяжелое, и не поддавалось. Мириос долго придумывал и материализовывал всяческие приспособления, чтобы поднять ствол, но провозившись всю ночь, только к утру вытащил несчастного. Тот был изможден, искалечен и не приходил в себя. Мириос же был молод, не закончил учебы и не имел права исцелять, но другого выхода не было, – авид не выдержал бы дороги к селению. Мириос исцелил ему переломы рук и ребер, подлечил пострадавшие внутренние органы, прибавил энергии. Потом материализовал потерпевшему немного воды. Омыл ему лицо и руки и, приводя в чувство, заставил попить. Сделав несколько глотков, авид очнулся. Через пару минут смог подняться, и встал на ноги, казалось, он был не старый, но выглядел как старик. У него были длинные, совершенно белые волосы и борода, резкие черты лица, несколько безумный взгляд больших светлых глаз с красноватыми веками. Он производил впечатление сумасшедшего. Его одежда, сейчас изодранная и в крови, была примитивной: длинная белая рубаха и простые штаны. Мириос хотел, было, исцелить авиду ссадины, но тот предостерегающе подняв руку, остановил его: