— Делают, Федя, делают, — бодро сказала я. Однако от этой вести он как-то наигранно погрустнел.
— Что не так?
— А ведь Маша хотела, чтобы апокалипсис не закончился так скоро… — трагично сказал он, сдерживая улыбку. Смеяться он сейчас в принципе не мог, а вот мы все рассмеялись.
— Ну что, пообщались? — в комнату вошел отец с горячим чаем на подносе. — Ты, наверное, чаю хочешь, — сказал папа, поставив у изголовья койки поднос.
— Хочу. — попытался кивнуть рыжик, но тут же сморщился от боли.
— Я приподниму тебе койку, не волнуйся. — сказав это, папа взял со столика какой-то пульт и что-то на нем нажал, после чего верхняя часть кровати стала подниматься до тех пор, пока Федя не оказался в почти что сидячем положении. Сейчас был самый подходящий момент, чтобы рассказать им.
— Ребята, я должна вам кое-что рассказать, — сжав кулаки, я наконец произнесла это.
— Артем Дмитриевич, лекарство готово! Кажется, оно работает. Рост тромб остановлен. — в комнате нарисовался один из ученых. Посмотрев на него, я почему-то поняла, что уже где-то видела эти глаза. Этот цвет, эта форма. Это ведь глаза Андрея. Такие же зеленые.
— Спасибо, мы поняли. — спокойно сказал отец, давая понять тому, что он должен оставить нас. — Это как раз дядя Андрея. — когда мужчина вышел, сказал папа. — Так что ты хотела сказать?
— Я была заражена с самого начала.
— Мы знаем, — спокойно сказа Машка, положив мне на целое плечо руку.
— Что? — мои глаза округлились.
— Ну почему я опять ничего не знаю?! — возмутился Илья и скрестил руки на груди.
— Потому что ты тюфяк! — гордо сказала Маша.
— И как давно вы знаете?..
— Лично я начала подозревать это с Мичуринска. Ты за все наше путешествие ничего не ела, кроме недавних чипсов.
— А я понял это после нашей битвы в сгоревшем доме. Я видел те царапины на твоей руке. Они были несерьезными, но ты все равно вскоре скрыла их от нас. — сказал Антон.
— А я почему-то с самого начала подумал, что ты что-то скрываешь от всех. Это потом уже Машка намекнула мне, что именно. А еще у тебя пятнышки черные в последнее время разрослись и вышли за пределы воротника. — поддержал всех остальных Федор.
— Но главное, что теперь мы получили лекарство и ты поправишься. — улыбнулся отец.
— Не совсем…
— Что значит «не совсем»? — он изменился в лице.
Сглотнув, я подняла свою кровавую рубашку и размотала ткань, которой была обмотана моя рана на животе. Вокруг нее образовалось очень много больших и не очень черных пятен. Выглядели они просто омерзительно.
— Даже если я избавлюсь от инфекции, я умру, ведь она сделала меня бессмертной. Именно поэтому даже после ножевой раны я живу.
— Но что, если рана не смертельна? — после долгой тишины, спросил Антон.
— Антон, я слишком много времени проходила с ней. А тем более сделана она была грязным ножом. Кто знает, какую другую заразу мне туда занесли. Папа, все это время я пользовалась притормаживающим лекарством, рецепт которого я нашла в твоем шкафчике. Если бы не оно, я бы сейчас тут не стояла. Но… я бы хотела, чтобы мне ввели противоядие и я спокойно легла спать. — сказав это, я опустила глаза, чтобы не видеть лиц ребят и отца.
— И после ввода ты умрешь… — сказала Маша и опустила глаза в пол.
— Для вас, — я уперлась кулаком в плечо подруги. — Никогда. — улыбнувшись, сказала я.
Попрощавшись с ребятами и отцом, я последовала за каким-то ученым. Хватило ли мне прощаний? Нет. Думаю, чтобы проститься с любимыми перед неминуемой смертью не хватит даже вечности.
Меня отвели в комнату, похожую на ту, в которой лежит Федор. Тут точно также перед панорамным окном стояла койка. Было это, кстати, на третьем, последнем этаже. Даже не верится, что сейчас я усну и больше не услышу тупых подколов Ильи, его споров с Антоном, не увижу Машкиных подзатыльников и рыжую растрепанную голову Федора.
Сев на край койки, я стала смотреть в темное окно. Снаружи все также дежурили военные, отстреливаясь от бурных зомби. В комнате не горел свет. Я попросила вырубить его, пока мне готовят противоядие. Сейчас, сидя перед окном, когда тебя от смерти отделяют несколько минут, я жалела о том, что так и не призналась никому в том, что убила Регину и маму.
— Ты еще не спишь? — в комнату, судя по голосу, вошел Антон. Ненадолго полоса света от открытой двери осветила темную комнату, но тут же исчезла, после чего комната снова была окутана темнотой. Поляков молча сел рядом со мной на койку и также задумчиво стал пялиться в окно.
— Знаешь, — он достал из кармана все ту же подвеску-перышко и опустил к ней глаза. — Когда я рассказывал о том, как появилась эта вмятина, я упоминал в той истории тебя. А еще, когда я рассказывал Регине, каким трудом подвеска далась мне, я постоянно произносил твое имя, потому что мы несколько дней искали ее с тобой. Все, что я могу рассказать об этой подвеске, связано с тобой. Даже то, что ты сняла ее с шеи мертвой Регины и выронила в том доме, тоже связано только с тобой. — он ненадолго замолчал, а я и вовсе потеряла дар речи от того, что он сказал. — Знаешь, мне кажется, я подарил эту вещь не тому человеку. Может, потому она и вернулась ко мне? Чтобы я исправил ошибку… — он протянул перышко мне.
— Откуда ты… — с трудом начала было я.
— Зеркало заднего вида. — он поднял глаза и посмотрел в мои. — Когда ты рассматривала подвеску той ночью в машине, сидя позади меня, я тоже не спал. Через то самое зеркало я и увидел кулон и почти сразу все понял. Мишка, кулон, долгое твое отсутствие — все это прямо кричало о том, что произошло. Я понимаю, что ты не хотела говорить нам, а тем более мне все это. Однако я не считаю тебя виноватой. Ты поступила так, как не каждый бы смог. Ты даже дала ей себя ударить ножом, не зная, что не умрешь. На твоем месте я поступил бы точно также. Да и с матерью, собственно, тоже. Я видел ее тело там. А еще я видел на нем рану от ножа. Твоего ножа. — сказав все это, он снова опустил глаза к подвеске.
Не знаю, как у меня получилось, но я все же взяла ее. Ответить я ему так и не смогла. Я просто не могла, хоть и хотела сказать ему, да и всем остальным, многое. Он так и ушел, не дождавшись моего ответа. Да и ему, кажется, он был не нужен, хотя я была ему безмерно благодарна за то, что он облегчил мне жизнь перед самой смертью, как бы странно это не звучало.
Через несколько минут в комнате загорелся свет. Двое мужчин, одним из которых был мой отец, подошли ко мне. Меня уложили на койку и в то же плечо ввели сначала одно лекарство, а затем то, что я вводила себе и раньше. То самое светло-желтое вещество. Однако потом мне вкололи что-то еще, но я ничего не смогла понять. Все начало расплываться у меня в глазах, превращаясь в набор светлых цветов. Звуки тоже исчезли. Точнее, сначала они стали неприятным гулом, а затем и вовсе исчезли вместе с картинкой. Я даже не чувствовала, что меня кто-то куда-то тянет. Нет. Никто не тянул меня, потому что я бы в любом случае погрузилась в эту тьму и тишину. Наверное, это и была безболезненная смерть.
Открыв глаза, я почувствовала, как в них тут же ударил яркий свет. Однако это был не свет от лампы. За окном почти что встало солнце, освещая всю палату. Все мое тело невероятно болело, а особенно живот. Он одновременно просил еды, но в тоже время не мог ее переносить из-за раны. Кажется, я была жива. Видимо, рана все-таки была не смертельной, как и предполагал Антон.
Забыв о том, что в моем кулаке была подвеска, я разжала его, отчего та звонко ударилась о кафель на полу, но это было совершенно неважно. Во мне будто бы снова разгорелся огонь, согревая меня изнутри. Что-то необычайно приятное затеплилось в груди от предвкушения. Теперь я снова могла слышать тупые шутки Ильи, его споры с Антоном, видеть Машкины подзатыльники и рыжую растрепанную голову Федора. Я снова могла жить.