— Я не… я ушел сам! Я всем доволен!
— Нет… не доволен. Ты не доволен. Ты зажрался, ты одинок, и ты недоволен. Ты не голоден, Мумнба. А чтобы ощутить вкус еды надо быть голодным. Нужно чтобы голод терзал тебя долго и сильно… и вот тогда, положив в рот одно лишь истекающее пахучим жиром волоконце копченой рыбы, ты ощутишь взрыв вкуса на языке, а слюны выделится столько, что ты ею захлебнешься. Вот только у тебя слюна теперь выделяется лишь когда ты рассказываешь сказки о своей Церре. Аж по подбородку стекает. А когда жрешь рыбу, вынужден запивать ее самогоном — в глотке так сухо, что и не пропихнуть иначе сквозь нее.
— Ты… я…
— Хочешь снова ощутить вкус? Тогда отыщи себе новую ответственность. Заведи семью, наплоди десяток вечно голодных спиногрызов, потом посели неподалеку любовницу, сделай детей ей и начинай кормить всю эту ораву. Не подходит роль семьянина? Тогда иди моим путем, гоблин.
— Твоим путем?
— Найди для себя цель, а затем шагай к ней, по пути обрастая умелыми злыми бойцами. Их всех надо кормить, их надо держать в узде, постоянно быть готовым выбить из этих ублюдков все дерьмо. Тут уже не до безмятежного пожирания рыбы. Жир на твоей туше быстро растает, равно как и твои тайные запасы бабла и оружия. А у тебя появится смысл жизни, старый брошенный телохранитель Мумнба. И не придется ждать, когда воплотятся в жизнь твои тайные надежды…
— Мои надежды? Я не говорил ничего о…
— Твои глаза говорят — ответил я — У тебя есть табак?
— Есть сигары…
— И ты молчал? Жадный старый Мумнба…
— Вот держи! Мне не жалко! Ничего не жалко! — он уже почти кричал, покрасневший от жары, собственного жира, алкоголя и моих безжалостных слов — Там в лодке! Под кобурой с дробовиком. Если хочешь — можешь выстрелить мне в голову! Мне уже плевать!
— Да нахер мне это надо — буркнул я — Хорошо же сидим. Душевно. Эй, раб! Самогон будешь?
— Буду! И рыбы кусок!
— Кинь ему — кивнул я Мумнбе и тот, что-то проворчав, ловкими бросками отправил вверх и то и другое.
Там вверху радосно зачавкали, а я, вернувшись, раскурил с помощью старой золотой зажигалки сигару, пыхнул дымом и прислонился плечом к спине, продолжив беседу:
— Надежды… они у тебя есть. И звучат они у тебя в голове примерно так же, как в голове каждого влюбленного мальчишки, мечтающего спасти свою принцессу — вот бы на нее кто напал, а я подскочу и спасу ее! Вот и ты такой же… живешь тут на окраине, выглядываешь опасность, всегда готовы предупредить родной город о надвигающейся беде. Ты и бой принять готов. Я ведь не зря про оружие запасенное упомянул. Где-то есть у тебя нычки и расположены они в заранее обнаруженных огневых точках, откуда ты сможешь вести прицельную стрельбу. Вот почему ты так ловко сделал меня, Мумнба. Не я растерял сноровку. Нет. Просто это твоя территория и ты знаешь тут каждый сантиметр, каждый уголок. Ты тут как рыба в воде и многократно отрепетировал встречу как одиночки вроде меня, так и целой армии. В этом месте никто не может быть лучше тебя. Я неправ?
— К-хм… зажги и мне сигару…
Кивнув, я выполнил просьбу и, опять убрав сверток с сигарами себе под ляжку — и отдавать не собираюсь — продолжил:
— Поэтому ты втайне рад, что над Церрой нависла угроза с севера. Почему? Потому что в трудные времена вспоминают о тех, кто верно служил прежде. Их возвращают из забвения, окружают заботами, возвращают привилегии, они снова в центре событий, а их слова больше не игнорируются, а внимательно выслушиваются и принимаются к исполнению. Скажи мне, рыбак… когда ты перестал быть просто телохранителем? Когда старый дон начал иногда спрашивать у своего верного пса советы и даже иногда прислушиваться к ним?
Жирдяй не ответил. Сидя неподвижной горой сала, он делал глубокие затяжки и молча смотрел, как на стене сражаются огромных богомол и юркий хамелеон.
— В свое время ты был значимым. И потеря этой значимости глубоко уязвила тебя. И ты ушел. Стал выжидающим одиночкой. Но твое одиночество затянулось так надолго, что ты не выдержал и из злобного матерого пса превратился в жирного ядовитого моллюска. Да… одиночество та еще отрава, если потреблять неправильно.