Тварям, запятнанным заразой, тот маяк казался белым огнем, блистающим сквозь все и вся. Один из вурдалаков, облаченный в черную шинель, видел его, как и прочие чудища, и вместе с ними шагал вперед, волоча металлическую ногу. Ему неистово хотелось коснуться света, однако тот всякий раз ускользал, когда нежить протягивала руку. Непорочность сияния наполнила мертвеца такой неутолимой жаждой, что вскоре та протухла и обернулась ненавистью к чистому пламени, дразнившему его несуществующей надеждой. Эта боль терзала сильнее, чем любые муки гниющего тела. Чтобы спастись от нее, требовалось затушить свет.
Поэтому чумные отродья маршировали вслед за возвышавшимся над ними хозяином. Порой бытие расступалось перед бледным исполином, открывая для его процессии тайные тропы, что неизмеримо сокращало время странствия. Мертвецы преодолевали небольшие участки в реальности, потом входили в невидимые бреши и продолжали паломничество уже с другой точки. Упырь с протезом инстинктивно чувствовал, что они идут вдоль трещин в оболочке мира, следуя по маршруту, проложенному страданиями людей, ибо разломы возникали именно в таких местах.
Пока твари поднимались по горе к раскинувшемуся на ней городу, шторм прибавил в свирепости. Смерч извивался вокруг пылающих строений и рушил их, туша пожары, но тут же зажигал новые, судорожно извергая разноцветные молнии. Иногда разряды порождали искаженных существ, которые скакали или ползали по крышам. Одна башня, пораженная три раза, влажно заблестела и с дрожью пробудилась к жизни. Вереща от потрясения, здание выпустило ложноножки, покрытые серебряной чешуей, и куда-то уползло.
Вурдалака в черной шинели не интересовали подобные зрелища. Какие бы извращенные чудеса ни творились вокруг него, взгляд мертвеца быстро возвращался к насмешливому свету.
Когда процессия добралась до окраин города, к ней присоединились новые жертвы заразы, освященные сородичами-вестниками бледного владыки или же их первыми выкормышами. Упырь смутно сознавал, что у его хозяина есть четверо собратьев, – пусть и не столь высоко вознесенные, они тоже распространяли по земле священную скверну. Это понимание, влитое порчей в кровь мертвеца, усиливалось самосознанием, которое оставил ему господин. Искра разума поблескивала в каждом из вурдалаков – как бы иначе они видели и ненавидели свет с таким пылом? – однако создание с металлической ногой отличалось от них. Оно мыслило более четко и обширно, чем его собратья, и даже помнило свое имя…
«Лемарш».
Упырь попытался произнести его вслух, но трюк вышел слишком сложным для распухшего языка, и получилось грубое урчание. Как и свет, имя издевалось над мертвецом – служило горьким напоминанием о чем-то ушедшем, что следовало бы забыть. И все же вурдалак не мог отвергнуть его. Оно дарило боль, в которой таилось нечто драгоценное.
Пока существо играло с именем, из грязного месива его памяти всплыло еще одно. Нет… Уже не имя. Цель жизни? Призвание?
«Комиссар».
С этим словом явился стыд, жаливший сильнее, чем имя, но такой же важный и нужный.
«Я не исполнил… своего долга», – подумало создание.
Но что такое «долг»?
И тут упырь завыл вслед за остальными, ощутив гибель одного из вестников. Исполины в переливчатой броне повергли Кровоточащего Ангела…
Хотя она сгинула на далеком шпиле, отголоски ее ухода разошлись по всей орде, несомые заразой, что связывала всех тварей. Но вслед за скорбью к вурдалаку пришла новая мысль, скрытная и настойчивая:
«Их можно убить».
– Перигелий пал. Ищите укрытие на шпилях, но избегайте Веритаса и Клеменции. Мы предлагаем вам защиту на Вигилансе. Трон сохрани вас! Перигелий пал. Ищите укрытие…
Аврам Сантино вырубил вокс, как только сообщение, которое уже несколько часов передавали по всем каналам, пошло по второму кругу. Читал его мужчина с глубоким аристократичным голосом.
– Что думаете? – спросил гвардеец у женщины, сидевшей возле него в кабине санитарного грузовика.
Мотор работал на холостом ходу.
– Не знаю, боец, – сказала матерь Соланис, пристально глядя через лобовое стекло на далекий пожар в вышине. – Но мой город горит.
После побега из Сакрасты они остановились у подножия горы, не зная, как поступить дальше, – особенно с учетом того, что у них появились пассажиры.
Сначала Аврам нашел в кузове трех новопосвященных сестер-госпитальеров, почти девочек. Старшая из них, Клавдия, заявила, что они убежали и спрятались, когда начались ужасы. Потом, на мосту к Перигелию, абордажник наткнулся – вернее, чуть не наехал – на пожилую и полуслепую сестру Мадлен, которая ухаживала за часовенками у переправы. Так путников стало шесть.