И что теперь могут дать ему эти прибыли? Вот он сидит здесь, запертый, отгороженный от всего мира, и никто ничего не пожелал ему объяснить! Никто не потрудился рассказать, за что его здесь держат.
Дверь отворилась, и Верик с радостью увидел, что это охранник, человек принес ему поднос с едой.
Он преисполнился восторгом, поскольку изголодался по человеческому обществу. Ведь Верику постоянно требовалось внимание других, аудитория, кто-то, с кем можно поболтать. А Пимен подходил как нельзя кстати. К тому же Пимен был единственной связью Верика со внешним миром и единственным источником информации.
Без сомнения, они послали к нему с подносом человека, а не робота потому, что надеялись, что у него развяжется язык и он сболтнет что-нибудь лишнее. Ладно, можно и поиграть. Лучше уж Пимен, чем какой-нибудь робот, который никогда ни в чем не признается.
Верик был неплохим актером. Он достаточно напрактиковался в искусстве давать поблажку людям, чтобы они уступали ему там, где необходимо. Для него сейчас было очень важно очаровать этого застенчивого и доброго парня.
— Рейнджер Пимен! — возгласил он, вставая. — Я так рад увидеть вас снова.
— Я… я принес вам поесть, — неуверенно промолвил Пимен, ставя поднос на стол. — Надеюсь, вам понравится…
— Наверняка, — подтвердил Верик, направляясь к столу.
Пимен повернулся к выходу, но Верику не хотелось, чтобы тот ушел так быстро.
— Постойте! — воскликнул он. — Я сижу здесь один уже целый день. Неужели вы должны покинуть меня так скоро?
— Да нет, — пробормотал Пимен. — Я… я могу остаться на пару минуток.
— Чудесно, — сказал Верик, демонстрируя свою самую лучезарную улыбку. — Присядьте, присядьте на минуту, — попросил он. — Учитывая, что произошло, вы, рейнджеры, должно быть, с ног сбиваетесь.
Пимен присел на краешек стула, поближе к двери, и Верик устроился напротив, стараясь подбодрить беднягу, но так, чтобы не спугнуть.
— Это правда, — признался Пимен. — Мы заняты по самое горло. Похоже, что весь мир сошел с ума.
— Здесь это совсем незаметно, — сказал Верик. — Покой и тишина.
— Снаружи все не так, — Пимен махнул рукой куда-то вбок, подразумевая внешний мир. — У нас нет ни одной спокойной минуты с тех самых пор, как убили Правителя…
— Что-что?! — воскликнул Верик, вскакивая со своего стула.
— Ой! Боже мой! — вырвалось у Пимена, он весь затрясся. — Я не должен был ничего говорить! Мы не хотели рассказывать вам об этом. Я… я не могу вам ничего больше сказать. Пожалуйста, не говорите им, что я вам сказал! — Он кинулся к двери, проскочил мимо робота охраны и захлопнул за собой дверь.
Верик молча глядел на дверь, сердце у него колотилось, он стискивал и разжимал кулаки. «Нет. Нет. Успокойся!» — говорил он себе. Он расслабился, потер свой голый череп и приказал сердцу утихомириться. «Успокойся!» — снова повторил он себе. Он присел и глубоко вздохнул.
Вот, значит, что. Они проговорились, что произошло на самом деле.
Но что же ему теперь делать?
Калибан и Просперо сидели на полу в пустой комнате в подвале Резиденции и ждали, ждали, когда их освободят — или демонтируют. Освещение в этой комнатке было таким же тусклым, как и их надежды. Калибан даже не пытался воспользоваться инфракрасным зрением. Что тут можно еще увидеть?
Демонтаж. Не очень радостная перспективка.
— Мне пришла в голову мысль, что было бы лучше, если бы я никогда не связывался с тобой, дружище Просперо. Твоя последняя авантюра может стоить нам жизни.
— Мы, Новые роботы, всего лишь боремся за свои права, — возразил Просперо. — Какая же это авантюра?
— Ваши права? И что это за права такие? — язвительно спросил Калибан. — Что дает вам больше прав, чем роботам с Тремя Законами, или мне, или любому устройству из пластика и металла? Почему вы должны иметь какие-то права на свободу и вообще на существование?
— А что дают эти права людям? — воскликнул Просперо.
— Твой вопрос риторический, но сам я долго размышлял над ним, — сказал Калибан. — И считаю, что на него есть несколько приблизительных ответов.
— Калибан! Кому, как не тебе, должно быть понятно, что все эти теории о человеческом превосходстве — не более чем выдумки!
— А я и не говорю, что они — лучше нас; я считаю, что они — другие. Совершенно непредвзято можно доказать, что самый последний робот превосходит самого лучшего, самого подготовленного человека. Мы — сильнее, выносливее, наша память — совершенна, мы безукоризненно честны, по крайней мере Трехзаконные наши представители, наши ощущения более тонки и точны. Мы живем много дольше, так долго, что в глазах людей представляемся практически бессмертными. Мы не подвержены болезням. Если наши создатели того захотят, мы даже можем быть более умными, чем люди. И это далеко не весь список. Но, друг мой Просперо, — продолжал Калибан, — ты спросил меня не о превосходстве людей. Ты спросил, что дает людям права — привилегии, благодаря которым они и живут, в то время как у нас таких привилегий нет и не будет.
— Очень хорошо, но если они не являются высшей расой, то что дает им подобные привилегии?
Калибан развел руками, показывая свою неуверенность в ответе.
— Возможно, они заключаются в самом факте их бытия. Мы, роботы, обладаем сознанием, мы активны и нацелены на какие-то действия. Но можно ли нас считать живыми? Если мы живем, то живет ли главный компьютер поселенцев, с таким же, как у нас, интеллектом, но без сознания? Кроме того, многие живые предметы не обладают сознанием. Где следует проводить границу? Можно ли назвать все мыслящие машины живыми? Или все машины, без разбора?