Пару раз забегал преисполненный важности и собственной значимости Яр, выкладывал последние новости, и вновь исчезал.
Корис неожиданно для себя самого устал за этот долгий, полный событий день. Он не стал даже спорить с Ольгой Васильевной, настоятельно пичкающей их с Никой таблетками, и «впоровшей» обоим ещё по уколу ближе к вечеру. Занавески тогда еще не было и Ника, видя его обескураженную физиономию, сказала смеясь: «Отвернись, кавалер», чем окончательно смутила парня.
— Вот ещё, больно надо, а то я задниц не видел, — промямлил тогда он и поспешно, даже слишком поспешно, отвернулся, вызвав улыбки у Ники и Ольги Васильевны.
Ругая себя за слабоумие он, в знак протеста, отважился на спор с суровой и непреклонной Ольгой Васильевной, настаивающей на строгом постельном режиме.
— Ладно, ладно, — примирительно сказала женщина. — Не лежачий, не лежачий… Ходячий… Однако это не значит бегающий, молодой человек!
— И я тоже, — подала голос Ника.
— Что «тоже»? — спросила врач, нахмурившись.
— Ну, не лежачий…
— Вы что, разгильдяи, против медицины? — с напускной суровостью возмутилась Ольга Васильевна.
Они дружно заверили строгую докторшу, что не против, что медицину они, как раз таки, любят, и её саму, вместе с медициной, тоже.
— Ладно, — сдалась, наконец, Ольга Васильевна, видя, что их состояние не внушает серьёзных опасений, — только аккуратненько и потихонечку. Работать пока нельзя, и не вздумайте, дети, таскать тяжести.
Корис даже не стал возмущаться «детьми», опасаясь, что врач передумает и не разрешит им с Никой выходить из палатки…
Людмила Ракитина прилетела почти в сумерках. Первым делом она пришла в медицинскую палатку, чтобы убедиться лично, что с дочерью всё в порядке. Выслушав заверения Ники, что её самочувствие лучше, чем до падения, Ракитина — старшая соизволила заметить Кориса.
— А вы как, молодой человек?
— Чувствую себя прескверно, — улыбнувшись, ответил парень, — как симулянт. Совестно валяться.
— Не надо мне геройства, — в свою очередь улыбнулась Ракитина. — Лечитесь.
Она бы с удовольствием отправила в больницу этого парня, который, она не могла не заметить этого, явно неравнодушен к её Нике. Однако этот Константин здесь по просьбе Мокошина. Сын какого-то его давнего знакомого, желающий, якобы, поступать на истфак. Материнское чутье ещё ни разу не подводило эту умную женщину, поэтому она, из-за ходатайства Мокошина, оставляла его с большой неохотой, ибо, как успела заметить, не только он засматривается на дочь, но и Нике парень не безразличен.
— С такими повадками и уставной физиономией, да на истфак. Ему бы на плац, или штурмовую полосу… — пробормотала она вполголоса, покидая палатку.
Она не даром была женой военнослужащего и больше двадцати лет вращалась в военной среде, ежедневно наблюдая мужа и общаясь с его сослуживцами. «Своих» она видела сразу, безошибочно угадывая даже в гражданском платье.
Ещё больше Ракитина удивилась, встретив среди рабочих прапорщика из отряда специального назначения ГРУ. Она увидела его случайно лет семь назад, заехав с мужем в одну из частей по какой-то мелкой служебной проблеме супруга. Мокошин об этом знать не мог. Даже если и знал о посещении ими этой части, то вряд ли мог предположить, что она запомнит так надолго случайно выхваченное из общей толпы лицо. Однако память у неё была великолепной.
Всё это пугало и настораживало её.
«Мутит что-то старый лис, явно мутит. Прапорщик… Плюс историка этого доморощенного наверняка он к Нике приставил. Что-то не так».
Неприятная, липкая ручонка страха сжала женщине виски. Дочь и муж были для неё всем, ради чего стоило жить. Тем более, как она знала, муж не на курорт уехал.
Пообещав себе всенепременно разобраться в столь сложной ситуации, Ракитина отправилась проверять степень обустроенности лагеря. Обязанностей руководителя с неё никто не слагал. Она была в ответе за десятки людей, многие вопросы требовали её вмешательства и немедленного разрешения…
Тем временем день угасал. Словно сговорившись, почти все кто ещё не спал, собрались у костерка, пытающегося противостоять подступившей темноте и ночной прохладе.
Бочком, бочком, что бы не попасть на глаза Ольге Васильевне, Корис и Ника выскользнули из палатки и также пришли к костру.
Кроме них здесь были оба «классических» профессора, Лукин, Яр и ещё несколько человек, Корису не знакомых. Хозяйкой была мать Яра — Елена Львовна, в которой Корис без труда узнал ту самую толстую тетку из вертолёта. Добродушная повариха угощала всех ароматным чаем, заваренным по её собственному рецепту. Не были, естественно, забыты и её фирменные бутерброды.
Скромно присев на краю свежеструганной лавки, Ника и Корис с благодарностью приняли кружки у Елены Львовны. Рядом с ними моментально устроился Яр, что нисколько не огорчило Кориса, ещё раз убедившегося в ошибочности своего первого впечатления об этом на редкость смышлёном и общительном парне. Ярослав умел мыслить, имел веселый нрав и острый язык, однако умудрялся шутить, никого не обидев, но всех рассмешив. Его присутствие воспринималось Корисом как должное, не смотря на то, что они знакомы менее суток.
— Ну вот, — насмешливо произнес профессор Полуэктов, увидев их, — весь пионерский лагерь в сборе.
— Вот ещё, Игорь Владимирович, пионерлагерь, — моментально откликнулась Елена Львовна ворчливо. — Лучше бы побольше настоящих пионерских лагерей пооткрывали, как раньше было. Не пришлось бы ребенка тащить за собой в такую глухомань.
— А как насчёт — э - с отцом оставить? — спросил Полуэктов, потирая рукой свой грандиозный синяк.
— Вот ещё, — искренне возмутилась повариха, — За тем самим ухаживать надо. Что младенец неприспособленный.
— Не! Никак нельзя, — вставил своё слово Яр, горестно вздохнув, — исхудаю.
Под смех собравшихся Елена Львовна шлёпнула сына полотенцем по спине, и вернулась к кухне, незлобливо ворча что-то насчет балбеса, которому всё нипочем, а как за здоровьем следить, так это только мать…
Постепенно своеобразный чайно — бутербродный пир, устроенный в честь завершения первого дня работы экспедиции, пошёл на убыль, затих весёлый беспредметный трёп и, наконец, уставшие люди потянулись к своим палаткам.
Остались только дети, повариха, Лукин и Людмила Ракитина. Сидели молча, глядя на отблески костра, пляшущие по пологам палаток и убегающие вверх, в кроны деревьев, чтобы там, благодаря причудливой игре света и теней, превратиться в призрачных сказочных существ, кривляющихся и прыгающих по ветвям вокруг лагеря. Непроглядная тьма, сгустившаяся вокруг, скрывала неисчислимые тайны ночного леса, а может и колдовство, давно задохнувшееся среди пыли и мёртвого камня больших городов.
Под влиянием неистовой пляски живого огня в ночи, как и любой из присутствующих, Ника, вопреки веяниям века, плененного законами науки и логики, сердцем чувствовала как близка и тонка граница между привычным и неведомым. Она давно знала, как велика власть звёзд, ночи и неистребимо живущих в каждом человеке суеверий. Однако сейчас ей казалось, что называемое «просвещенными» людьми суеверием, на самом деле теплящиеся в душе у каждого воспоминания о былом. О давно забытом, молодом мире, населенном лешими и русалками, кикиморами и домовыми, далеко не призрачными, а привычными, пусть иными, но реальными существами, с которыми человеку приходилось считаться и сосуществовать на равных правах. Может «отжившие суеверия» не исчезли, как самоуверенно решил Царь природы, а живы, и до сих пор скрываются в чаще, поджидая неосторожного храбреца, рискнувшего уйти в ночь, сквозь стену мрака, окружившую лагерь.
Невольно вздрогнув, Ника, не обращая внимания на удивлённый взгляд матери, откровенно придвинулась к Корису и, кутаясь в накинутую им на неё куртку, склонила голову парню на плечо.
Приобняв девушку за плечи, Корис решился, наконец, задать вопрос, старательно избегаемый взрослыми всё это время:
— А почему вертолёт упал? Что с ним случилось?
Все, почему-то, посмотрели на Лукина. Пожав плечами, прапорщик сказал: