— Пока ты плавала. Тебе тут звонили, — сказал Горчик странным голосом, — нет, не Вива. И не Олега.
— А где? Мобила моя где? — Инга растерялась, перебирая, а кто мог звонить, — наверное, из техподержки нашей. Что сказали?
— Это был мужчина. Определился как Норушка. Я думал, женское имя. Ну и…
Серега усмехнулся, растягивая губы. Сжал кулаки, возя ими по песку.
— Ничего не успел, а он падла, уже мне в ухо, Инночка, танцуй, еду. Едет он!
— Вот же козел, — с отчаянием сказала Инга, — едет он.
И замолчала, ожидая таких же язвительных и злых упреков, прямых вопросов, требующих немедленного ответа. А Горчик вместо этого свалился рядом, спиной на песок и, глядя снизу на ее подбородок и профиль, сказал другое:
— Ты меня прости, ляля моя.
— За что?
— Так. За все.
Инга наклонилась над грустным спокойным лицом. Лежал, как когда-то на траве, что росла на обрыве над скалами. И запрокинутое узкое лицо стало таким же, совсем мальчишеским. Только покой на нем был другим, но он был все же. Она ничего не смогла выбросить из головы. Фигура и взгляд рыжеволосой Наташи, ее загорелые ноги под белыми полами халатика. Но поцеловать его очень хотелось, просто до крика.
«Когда-то мы были детьми и потому — мудрыми.»
Она поцеловала его. Очень нежно. И легла рядом, будто весь пляж им — постель.
— А еще дураками друг друга. Обзывали. Вот же дураки.
— Угу, — согласился Горчик, — были умные да. Дураки мы сейчас.
— Серый. А ты был женат? Извини, я сейчас еще поругаюсь немножко, и потом скажешь, ладно? Скотина ты Горчик! Какой же кретин, идиот, ну распоследний! Почему, когда вернулся, не приехал сразу же? Ко мне? Пять, пять! Было б нам не двадцать, а пять лет всего врозь!
— Ты все?
— Да, — она снова заплакала, глядя в небо и сдерживаясь, чтоб не шмыгать носом, а то вдруг скажет важное, а она раззява пропустит.
— Я приезжал. Видел тебя, с мужем. И Олегой.
Инге показалось, небо ахнуло, падая вниз, и сейчас придавит ее, не давая вдохнуть.
— Ты что? Сядь. Инга?
Он обхватил дрожащие плечи.
— Я все равно не пришел бы, к тебе! Приехал увидеть. И все! Потому что… да ты не понимаешь. И не надо! Ясно тебе?
— Мне больно.
Он отпустил ее плечи. Сказал быстро:
— Мне работать надо. Ты пойдешь, со мной?
— Ты расскажешь мне?
— Да.
— Все расскажешь?
— Нет.
Смотреть, как он уходит, было больно, шея ныла, он сперва вырос, быстро поднявшись, а после пошел к аллее, тоже очень быстро. И она поднялась, побежала следом, хватая за руку.
— Я приду. Я похожу там, где нет людей. И приду. Скоро.
И тоже ушла, исчезая в узком проходе между кокетливыми домиками с кружевными балкончиками.
Ночью он сказал, обнимая ее и укладывая к себе на грудь, так что волосы накрыли ему лицо:
— Хочешь, уедем. Я брошу. Найду еще работу.
Она молчала, прижимаясь щекой к его щеке. Уехать бы совершенно, туда, где все новое. Где нет Наташ и дурацкого аспиранта Коли Норушки, который бегал к ней от жены, когда приезжала на сессии в Харьков. А после вдруг объявился, звонил, наверное, года два, такой методичный Норушка. Изводил ее и Виву, пока, наконец, не нарвался на Олегу, и они поговорили… И вот вынырнул из небытия в самый неподходящий момент. Или — самый подходящий?…Уехать туда, где нет, и не было Костика Дефицита, Лизаветы с визиточками. И вообще, там, в этом месте все бы начать с их семнадцати лет.
«Чтоб снова падал со скалы Ромалэ… а ты ехала с Мишкой, мучаясь перед брезгливо-усталым ментом… а еще там — Вива без Саныча. И нет возлюбленного Оума, сына двух отцов с отчеством прадеда. А старый Гордей? И…»
— Нет, Серый мой. Нам нужно вытянуть. Только давай вместе, ладно? Я одна не сумею.
— Я знаю, — вдруг сказал Серега, — есть способ, справиться. Нужно срочно прожить вместе пять, лучше десять лет, только мы, и никаких мужиков и баб. Вот ни-ка-ких. Тогда станет полегче.
— Угу. А уж через тридцать лет, или сорок, а если еще и память начнем терять от старости, вообще наступит нам счастье.
— Ты, Михайлова, страшная язва, оказывается. И никакого чувства юмора.
— Это и есть мое чувство юмора. Некоторые глупые Горчики его просто не понимают.
Он дышал, поднимая ее грудь вдохами, черные волосы щекотали его щеку и лоб.
— Я рассказала тебе, — напомнила Инга, — про, как бы это… мы не были расписаны, так что — сожительство. Кошмарно звучит. И ты обещал. Как был женат. Расскажешь?
Подумала испуганно, а ведь еще дети. У него могут быть дети, и это как раз нестрашно, ну, дети. Он вполне взрослый и бабы были… черт и черт! Были у Горчика бабы.