Она медленно пошла к воде, оставляя за спиной музыку и свет. Длинная тень, шевелясь, ползла по развороченному ногами песку, ее перебегали дети и взрослые. Тут, на городском пляже ночь была полна людей, смеха, криков и разговоров. Инга устала, и от этого ей было хорошо.
На самом краю редкой цепи фонарей мерцали красные петли и кольца, это тренировались фаерщики, крутя свои живые огни. Она поколебалась, а не уйти ли уже обратно, к Татарке, фонарик есть. Пусть мальчишки танцуют и решают свои дискотечные дела. Там, в черном дворе с кругом света над старым столом, она посидит с чаем и Гордеем. Будут молчать. Или он что-нибудь ей расскажет. Например, был ли когда женат, вдруг это целая история, которая оживет в медленных словах старика.
Но дальние огненные спирали заманчиво выписывали что-то в темном воздухе. И она все же пошла на их письмена, подумав, завтра-послезавтра уеду, и когда еще получится такое снять.
Ей нравилось, что одна. И можно сосредоточиться, не отвлекаясь. Знала, так может что-то получиться.
Ребята крутили огни на просторной полосе песка, почти у самой воды. Пламя прыгало, убегая в мелкие волны, зажигало на них свои строчки и полосы. Стояли вокруг темные силуэты, переговаривались, хлопали и кричали одобрительно, когда очередной солист выверчивал особо сложную фигуру, рисуя огненные спирали или крылья бабочек.
Инга обошла группки зрителей, присела, ставя треножку на плоский камень. И закинув подальше к спине сумку, чтоб не съезжала, забыла обо всем. Медленно прицеливалась, становясь на колени и заглядывая в экран. Меняла режимы, запоминая, что и как получается. Методично снимала в одном режиме, после ставила другой. Возвращалась в первый, чтоб сменить выдержку и сделать еще одну серию снимков. Радовалась, что ребята неутомимы и на смену трем гибким мальчишкам в закатанных штанах выходят две девочки в шортах и маечках. А парни, отдохнув и попив воды, берут новые приспособления, и под восторги толпы заставляют веревки и клубки вспыхивать и вертеться, превращаясь в яркую и сочную огненную круговерть. Снимать их было так же здорово и спокойно, как прыгающих в воду ныряльщиков с торчащей скалы или старого пирса. Вечные двигатели, смеялась Инга, без устали нажимая на спуск и зная, после обязательно среди десятков снимков обнаружится чудесный, на котором все совершенно и торжествующе гармонично. И была благодарна этим неутомимым, блестящим от загара, смеющимся и кричащим — таким сильным в своей цветущей юности. Вы — классные, шептала мысленно, снимая и радуясь. Наверное, это еще из-за Олеги. Она будто родилась вместе с ним второй раз. И снова росла, проживая каждый день его жизни. Так замечательно.
Мальчишки и девочки выходили и выходили, наконец, Инга устала всерьез, а они еще крутили и швыряли огни, неутомимые. Она, выпрямляясь, свинтила треножку и, сложив ее в сумку, упаковала камеру. Все, теперь можно медленно идти обратно, светя на тропинку через солончаки тихим фонариком. Время подумать о том, что снова свалилось на ее голову, привезенное шумной Виолкой. Будто, рассыпавшись по столу в михайловском доме на окраине Керчи, рекламки и буклеты красовались не только стройной фигурой обнаженной грудастой красотки. Будто на них проявилась та жизнь, которая, вроде бы, в ней переболела и отодвинулась.
Мерцание огней оставалось позади, Инга шла в пустоши, что отделяли город от Татарской бухты, медленно ступала по узкой тропе, светя на нее фонариком, в луче которого тут же клубилась ночная насекомая мелочь.
— Дура ты, Михайлова, — сказала себе шепотом, слушая, как внутри все поднимается и плавно переворачивается, блестя и сверкая спрятанной тайной изнанкой. Так он смеялся, кричал ей. И глуховатый, еще мальчишеский голос пришел, совершенно не изменившись, такой родной и такой ясный.
Надо позвонить Олеге. Сейчас. Чтоб дальше уже молчать и не отвлекаться. Прийти в старый дом, прокаленный солнцем и продутый морскими ветрами, забраться в палатку, что правильно спряталась за деревьями. И вспоминать. Так много всего, что можно вспоминать. И жалко, что она вернется в Керчь, а там Вива и Саныч, они конечно, любимые и хорошие, но лучше б найти место для полного одиночества, абсолютного. Пожить, просыпаясь, проходя день насквозь, и углубляясь в новую ночь, не говоря ни с кем. Только с Сережей. Может быть, он подскажет, где теперь, через столько лет, найти его. Страшно, да. Вдруг она узнает, его нет.