— Нет! К ним не надо! — тут уже светили фонари, и Инга сочувственно посмотрела на испуганные глаза, обрамленные черными листьями и разводами. Подумала, ну чисто енот-полоскун, кто ж тебя расписал так, несчастье ты.
— Он там, да?
Девушка закивала. Качнулись заплетенные косы, свернутые хитрыми вензелями. Инга огляделась и потащила спутницу к поросшим песчаной осокой пригоркам.
— Тут сиди. Я схожу и куплю. Только смотри, чтоб никуда. Поняла? Тебя как зовут?
— Энона.
— Э… — Инга внимательно посмотрела на трагическое лицо, пожала плечами и пошла к небольшой толпе, рядом с которой блестел квадратный бок тележки с мороженым.
Фаерщики продолжали свои тренировки, не обращая внимания на зрителей, переговаривались друг с другом, крутили, повторяя движения раз за разом. Инга не стала проталкиваться в толпу, выбрала у продавца толстую молочную шоколадину, прихватила маленькую бутылку лимонада и вернулась. Уселась рядом с девушкой, на заботливо уложенную поверх травы досочку, вытянула гудящие ноги.
— Фу. Устала. Вот тебе шоколад. Ешь и рассказывай. Энона…
— Энона — это нимфа, — повела рассказ внезапная спутница, — она была первая жена Париса. В общем, там все ужасно печально. Он ведь ее бросил. А потом…
— Я думала, ты о себе расскажешь.
Та вздохнула и с удовольствием откусила развернутую шоколадку.
— А я о себе. Он такой прекрасный. И совершенно недосягаемый. Я смотрела-смотрела. С выражением. Ну, вы знаете, как. Вот так вот…
Она прожевала и подалась грудью к коленкам, раскрывая блестящий от помады рот. Захлопала нарисованными глазами. Снова уронила плечики, сутулясь. И откусила еще шоколада.
— А ему совершенно все равно. Будто я человек-невидимка! Я страдала. Да! А после решила тихо уйти, чтоб не мешать его счастью. И ушла. И вдруг тут. Сейчас. Я так обрадовалась! Даже не закончила номер! Мне Абрикос кричит, куда, а ну быстро обратно. А я к нему, прям на руках меня вынесли, поставили, все смеются, хлопают.
— А он?
Скорбно зашуршала в ответ фольга, прошелестела рвущаяся бумага.
— Сейчас, — отозвалась, поспешно жуя, Энона, — вот, да. Он на меня посмотрел, как… как…
— Ну, перестань.
— О-о-о…
Инга секунду подумала и обняла дрожащие плечи. К ее щеке тут же привалилось мокрое лицо.
— Ы-ы-ы, — продолжила Энона. Рукой с шоколадкой вытерла глаз, размазывая черные зигзаги.
— Он мне сказал, я не хочу тебя видеть! Ты! Он так сказал. Ты! О-о-о…
— Ну. Пока вроде ничего страшного, а?
— Сказал, что я… — девушка сделала еще одну попытку и снова прервалась на рыдания. Инга тряхнула ее плечи.
— Ну-ка, соберись. Если не получается, просто доешь шоколад, а? Хочешь, я тебя провожу, где ты там, живешь?
— А топиться? — трагически осведомилась Энона.
— А завтра. Проснешься, умоешься, станешь на человека похожа. Поглядишь на себя, подумаешь, а я красивая. И глядишь, еще поживешь?
— Вы добрая! Но мне нельзя. Я испугаюсь утром. Я решила! Вот. Доем вот.
— Пить хочешь?
— Да, — девушка быстро взяла поданную бутылку. Напилась и, шмыгая, вернула Инге.
— Понимаете, он хороший. Ему просто запретили со мной. У него мать такая. Чудовище. Она ему все запрещает! Потому что я летом, танцую, за деньги. Она забрала его с собой, когда ушла от отца. И теперь издевается. А я… я бы так любила его! За нее тоже-ээээ…
Инга вспомнила, как хотела детскую фотографию Горчика, как маялась тем, что у того украли столько любви, и хотела, дать ему, сколько сумеет. Господи, бедный рыдающий ребенок, сколько ей — шестнадцать, семнадцать? Время идет, а проблемы все те же. Такие же злые и, кажется, нерешаемые.
— А вы. Давайте вы ему скажете!
— Что?
Девушка откачнулась, прижимая к груди руки и глядя на Ингу с восторгом.
— Скажите ему, что вы приехали, за мной, что вы вот — моя мама. И что я его люблю, скажите. А меня забираете. И он никогда-никогда больше. Не увидит.
От нарисованной картины у нее задрожали губы. И она снова привалилась к плечу Инги.
— Детский сад какой-то, — сказала та, — ну подумай сама, вы тут, считай, взрослые, сами, дискотека, ты вот танцуешь, работа, да? И вдруг матери какие-то.
— А он? Почему он тогда? Ему можно, а мне, значит, нет? Я тоже хочу. Только чтоб моя была — прекрасная. И любила. И пусть он знает!
— А твоя где? Настоящая мама где?
— Нету ее. Уехала с экспедицией в Гоби и там пропали они. Вы может, слышали, это пятнадцать лет назад. В газетах писали. И в новостях.
— Нет, — повинилась Инга, — не помню. Извини. Ты значит, без мамы росла?
— Вы скажете ему? Пожалуйста!