— Это Сережа, да, Гордей? — глядя снизу в лицо мальчика, позвала Нюха, — тот самый, да? Это Сережа Горчик, Олежка, это, может быть, отец твой. Ты сегодня Олега Сергеевич.
Вытянула снизу тонкие руки, перебирая свешенные черные волосы. Засмеялась. Зевнула.
— И мне это нравится-нравится. Олежка, не давай мне спать, ладно? Мне еще надо выпить, чтоб я утром была твоя Нюха, совсем твоя. Чтоб не помнила ничего. Где бутылка?
Олега поднял голову, прислушиваясь. Но за беленым углом стояла тишина, полная, не их тишина, а тех, кто был там, наверное, они говорили молча.
Мальчик положил руку на светлые вьющиеся волосы. Потрогал тонкие красиво изогнутые брови.
— Нюха. Моя-моя Нюха. Ты что, правда, хочешь забыть?
Она нахмурилась. Такая длинная ночь и перед ней такой нехороший день. Всего два последних глотка. Он ее любит. И завтра ей снова — будто только родилась, и вокруг мир, полный радости. Трав, бабочек, песен воды и воздуха без краев. Никакого болотного Абрека, никакого стола, черного скрипящего Лехи. И этих вот мыслей, что ползали в голове, пока не прибежали двое. Украли ее. А потом…
— Мне будет плохо, да?
Олега кивнул. Напомнил, показывая на угол:
— А это? И как же я? Ты меня бросишь, самого, со всем этим?
— Нет, — она вздохнула и поджала ноги, будто замерзая, — я не могу. Вылей. Не буду.
— Еще чего, — обиделся Гордей и, вставая, забрал бутылку, — вы это, идите уже спать. Вон блины, ешьте и мухой в комнату. Сказал же — дайте людЯм побыть спокойно.
В голове Инги качались и перемешивались обрывки. Черный огород и лампочка, светящая на светлые волосы, откинутые со лба. А потом вдруг пустые лавки и на столе — кружки, чайник, нарезанный хлеб, прикрытый тряпочкой. И сразу свешенные ветки абрикоса над входом в палатку, синюю, маленькую. И вдруг из нее — белеют еле видно чьи-то большие босые ступни. Сидя на корточках, повисая на вытянутой руке, которой она держалась за руку Горчика, Инга тронула щиколотку, нога дернулась, и сонный голос Гордея сказал через шелк недовольно:
— Белье там свежее. И подушки. Та идите уже.
…Кровать с пружинной сеткой скрипела, и сразу ударялась жестко, наверное, там, под растянутой сеткой лежали доски, чтоб не проваливалась. И она села, вытягивая руки, молча, напряженно глядя, как он соскочил и ушел к двери, закрыл ее плотно, а то забыли сразу-то. И засмеялась с облегчением, — вернулся, к ней, сел рядом, обнимая плечи. Она замерла, слушая голос.
— Опять плачешь. Инга. Михайлова.
Хотела сказать, ну… да… Через тебя, Горчик. И не смогла, потому что плакала.
Тогда он снова уложил ее на скрипящую сетку, темным силуэтом на белых свежих простынях. И наклоняясь, стал языком собирать слезы, вздрагивая от их вкуса. А она лежала, говорила быстро и горячо, рассказывала ему о письмах, о том, как сидела с мальчиком Колей, разыскивая в сети, и как трудно, оказывается, колотить молотком по этой дурацкой штуке, чтоб быстро и понятно. В комнате стояла полная тишина, и, выдохшись, она поняла — это не вслух. Хоть и устала рассказывать. Потому замолчала совсем, чутко слушая его, кивала, когда пальцы и губы жаловались, вспоминали, рассказывали. Тоже молча.
В другой комнате, привалившись к беленой стенке, сидела Нюха, обняв руками колени. Олега лежал рядом, закинув за голову руки. Нюха вдыхала и медленно делала долгий выдох. Губы вытягивались трубочкой, раскрывались глаза, внимательно глядя.
— Ты чего? — спросил шепотом.
— Там паутина.
— Где?
Ее рука поднялась, указывая на полосу света, у верхней рамы окна пробежал тончайший блик и погас. Нюха снова набрала воздуха и опять подула. Через несколько долгих мгновений блик явился и снова погас.
— Видишь? Кажется, совсем далеко. А все равно колышется.
Мальчик сел рядом, набрал воздуха и дунул. Паутинка быстро заколыхалась, мелькая.
— Ты сильный. Видишь?
— Угу. А мы — два дурака. Сидим и дышим. Нюша?
— Что?
Паутинка блеснула. Спряталась. Выждала и снова блеснула.
— Ты сейчас какая? Ты…
Качнулась окутанная тонкими кудряшками голова.
— Я на свету. Не бойся.
Лицо повернулось, небольшое, с огромными задумчивыми глазами, к темному, с четким подбородком.
— С вами мне не страшно. Оказывается. С вами я буду все время целая. Понимаешь?
— Да.
Он прислушался. Сказал стесненно:
— Они там молчат че-то. Хоть бы скрипели.
Девочка молчала.
— Он. Ты видела он какой. Как… как волк. Прыгнул. За горло. Ничего, что я про это?
Она снова молчала, и, глядя в блестящие глаза, Олега сказал дальше: