Сережа пристально смотрел на старое лицо. Переводил взгляд на широкие плечи, вольно опущенные, на локти и узловатые пальцы. Прикрыл глаза и снова открыл их, глядя и запоминая.
На крыльце стояли уже сложенные рюкзаки.
— Гордей, — сказала Инга, — ты приедешь к нам? В гости. Мы как без тебя, а Гордей?
— Чего ж без меня. Я тут. Всегда. Сами вот и вертайтесь. У меня тута свои, квартирантов не бывает.
— Я думала, ты к нам. Мы тебе покажем город. И степь. Пролив еще. Саныч купил старую машину, на ходу, везде покатает.
Гордей покачал головой. Выпрямился, кидая под стол длинную ногу.
— Та. Чего смотреть. Мне и тут хорошо. Димка вот ездиит, и отец его. Как схотите, вертайтесь.
Повернулся на знакомый мерный шум мотора. За низкими проволочными воротами мягко чмокнула дверца. И по тропинке к столу быстро пошла женщина средних лет, в простом ситцевом платьишке, босая. Только тщательная стрижка, да сверкающий маникюр рассказали о том, что терпеливый шофер Арно привез все ту же Таню.
— Транспорт вам, — доложил Гордей, когда Таня села рядом с ним. Засмеялась смущенно, поправляя оборочку на вырезе платья.
— Я, наверное, совсем глупо, да? Выгляжу. Гордей, ты же сказал, никогда больше.
Она махнула рукой на флажок. Тот гордо полоскался в мареве, показывая красные маки по синему полю.
— Та я не себе, — сурово сказал старик, — дитям вот. Им надо. Вы идите, к машине. Мы сейчас.
Горчик у дома взял сумку и Ингин рюкзак. Уходя по тропинке, сказал ей вполголоса:
— Дитям, ляля. Ты понимаешь? Это мы.
За их спинами плакала Таня в ситцевом платье. И тихо что-то говорил высокий мосластый черт Косолыгин. Инга шла, улетая в чужое прошлое, где поднимался над старым, уже тогда старым домом смешной флажок, и Таня, оставив, наверное, маленькую дочку бабушке, бежала огородами к прекрасному, будто вырезанному из темного обожженного солнцем дерева, другу своего отца, любимому Гордею. А теперь у нее свой шофер, своя машина, муж по имени Кристоф и сильный французский акцент. Так вот…
Может быть, лежали они на той самой кровати с продавленной сеткой, и для них положены были доски под ней.
— О-о-о, — сказала Инга шепотом, чтоб дойти и не сесть на грядки, опираясь руками, не заплакать, в невыносимом восхищении от красоты мира, от его непрерывности и торжественности бытия.
Рядом с машиной Горчик обнял ее за плечи, тыкнулся губами к уху:
— Флажок-то из того же ситца. Вот черти. Ты чего дрожишь губами?
— О-о-о, — шепотом объяснила ему Инга. И он засмеялся, поняв.
Гордей с Таней пришли следом, попрощаться. Старик подумал и, приподняв Ингу, поцеловал в щеку сухими губами. Поставил снова. Повернулся к Горчику, протягивая торжественную руку. Женщина Таня, подойдя ближе, вдруг сказала негромко Инге:
— Вы его, деточка, берегите. А то отберут.
— Я? — Инга растерялась, — ну… да. Как?
— Как умеете, — та засмеялась и сказала Арно несколько иностранных слов, показывая на дорогу и на дом.
Они уезжали, и сидя в мягчайшем кондиционированном салоне, Горчик сказал:
— Надо бы его попросить, чтоб медленно ехал, и обратно тоже. Ты знаешь французский, ляля моя?
— Нет. Жалко.
— Медам говорила, — отозвался на ломаном русском Арно, — я без скорости.
«Без скорости» они ехали по широкому шоссе, сперва тормознув на окраинной улице города, где Инга вышла к каменному забору и бережно сломила несколько сухих коробочек с плетей ипомеи. Потом неторопливо свернули на узкую грунтовку, и та повела машину по-над обрывом, петляя, чтоб обогнуть прорези степных оврагов. Оглядывая плывущую за стеклами степь, Инга еще трижды просила:
— Арно?
И тот послушно останавливался. Ждал, сидя неподвижно, а она бродила по сухим травам, высматривая нужное. Присев на корточки, обязательно так, чтобы закрыть собой от мужчин найденный кустик, собирала листочки, коробочки с семенами, колосья, сламывала тонкие веточки. И возвращалась, уже спрятав добычу в пакет.
Ехали дальше, и недлинная, на полчаса быстрой езды, дорога растянулась на пару часов. Пока Инга бродила по степи, Сережа курил, следя глазами крепкую фигуру в короткой клетчатой юбке и светлой майке. А после сидел, держа горячую маленькую руку в своей. Закрывал глаза. И думал, как тысячу лет тому, про картошку, которую на веранде жарила девочка в шортиках — век бы она ехала, эта машина.
Рядом со сторожевой палаткой и стайкой машин, великов и мотороллеров Арно развернулся и уже совсем без скорости поехал обратно, будто пешком пошел, насвистывая и сунув руки в карманы.