Позже, гуляя с Вивой и разглядывая то самое, что вызывает, приводит, становится из обычного вдруг смертельно опасным, спрашивала удивленно:
— Да как мы еще живы-то, ба? Чем больше узнаю, тем огромнее количество опасностей, буквально, вот!
И показывала рукой на изогнутые мохнатые стебли белены, несущие на себе рядочки белых с черными жилками цветков, на торжествующий куст испанского дрока под старой стеной, на яркие листья прекрасного дурмана с сидящими на них охотниками-богомолами…
— Все неизвестное для человека на всякий случай — волчья ягода, — смеялась Вива, — ты это замечала? Вот и растет рядом с нами дереза или жимолость, осыпаются вкусные ягоды, для большинства они — волчьи, так, на всякий случай.
— Ну, да. Это я понимаю, сама так верила в детстве. Но взрослые, ба. Если вокруг полно ядов, буквально руку протяни. И если так много зла, как любят о том причитать… ведь есть люди, знающие, как близко возможная смерть, и как легко убить.
Вива наклонялась, срывала тонкий стебель молочая с коронкой зеленовато-желтых мелких цветков.
— Знание приносит ответственность. Так чаще, чем наоборот. Ну и приятно думать, мы все же люди, а не безумные дьяволы, иначе давно бы друг друга перетравили. Так?
— Наверное…
Наверное. Ингу успокаивала внешняя Вивина безмятежность, ведь ее Вива всю жизнь провела с травами, правда, больше ее интересовали те, что цветут. Но все равно некоторые свои тетради казались Инге живым и угрожающими, будто там, под обычной обложкой наливались тайными соками тайные знания, зрели по мере того, как заполнялись страницы. Потому всегда были спрятаны далеко, от чужого глаза. Да и сама Инга редко их перечитывала, поняв, чем опаснее знание, тем сильнее оно врезается в память, и уже никуда не уходит, содержится в ней самой.
Она сидела в зеленой глубине кустарникового буша, в центре долины Солнца, на прохладном лобастом валуне, выложив на кусок белого полотна свою дневную добычу. Издалека, приглушенные колючими ветками, что торчали низко, цепляя волосы и царапая плечи, раздавались голоса. Кто-то купался, оря и визжа, другие готовили еду на кострах. С тропинки и верхнего края обрыва тоже слышались крики, и она, на минуту отвлекшись, послушала их.
Ребята, вместе с Оумом и Димкой, маячат, как она и просила, мелькают туда-сюда, не позволяя Лехе, который спрятался в яме с шиповником, расслабиться. Заодно делают там кое-что, по ее просьбе. Она думала, может, отложить все на завтра. Еще одна ночь, Нюху покараулят, чтоб не убредала одна, а после день на подготовку. Но сидя на камне, перебирая коробочки с семенами и вороша стебли, поняла — нет, нужно использовать эту ночь, что придет через несколько часов. Иначе она испугается сама, протянет время, колеблясь. И дрогнет, нарушая тонкие установки внутренних весов. Сейчас они выверены и точны. И есть уверенность — все получится. Она не навредит. А будет ли эта уверенность завтра? Кто знает.
Склоняясь над травами, протянула к ним руки, совсем темные на светлом фоне, изрисованные тенями листьев. Запела тихонько, чтоб не дать голове испугаться, первое, что пришло в голову. И мурлыкая, стала отбирать нужное, раскладывая по маленьким полотняным узелкам и обычным пустым коробкам от спичек. Отрывала кусочки пластыря от маленького рулончика, приклеивала на коробки, писала шариковой ручкой несколько букв и цифр, крупно и ярко.
Мелькнула ревнивая мысль о том, что там ее Сережа, оставила его среди толпы раздетых горячих девчонок, а видела — смотрят. Но с упреком запев чуть громче, мысль прогнала. Не время. Успеет его попилить, потом.
Желтые сухие коробочки, истыканные впадинками. Шуршат, высыпая на полотно мелкие, как черная пыль, семена. Немного, в коробок с яркой надписью на белой полоске. Дым.
Тонкие стебли, сочные, с каплей ленивого белого молока на сломе. Четыре капли в пластиковую бутылку из-под обычного пива, наполненную из родника. Вода.
Розетки мелких сухих листочков, с макушек высоких гнутых стеблей. Растереть, стряхивая порошок в другую коробочку. Кожа ладоней…
Инга тщательно сполоснула руки, поливая себе из другой, большой бутылки в сторону. Вытерла насухо, сдувая с носа упавшую прядку. Снова склонилась над полотном.
И просидев, наверное, час или полтора, разогнула ноющую спину, оглядывая рассортированное богатство. Бережно сложила в пакет. Полотно с остатками свернула и, отворотив камень, лежащий под корнями куста, сунула в сырую яму, завалила снова камнем. Почти на четвереньках выбралась в желтеющий предвечерний свет. Встала на краю буша, оглядывая широкую полосу песка, на которой был выложен из белых и серых плоских камней лабиринт, ведущий от начала главной тропы: крутился по песку, и уходил к прозрачной морской воде.