исциплина и наказания за каждый проступок воспитали в нас страх и беспрекословное послушание. Мы уже заранее знали за какой проступок какое количество ударов палкой нам полагается. Лёгкий проступок - опоздал на приём пищи, не среагировал на первое замечание, вертелся на уроке, за это полагается один удар тростью по голове. Средней тяжести - не смог выполнить задание на уроке, не убрал кровать, не опрятно выглядишь, от трёх до пяти ударов палкой. И высокая тяжесть - допустим, заявил, что ты устал или голоден, или посмел дерзить, то тебе выдадут целых десять, а то и двадцать ударов, и даже лишат обеда, и поставят на соль. Где-где, а там моему таланту вскрывать замки места не нашлось и не лишь потому, что я боялся красть но и от того, что все продукты были убраны в подвал чуть ли не на семь замков, и нас закрывали на ночь в комнате на засов. Тем не менее я, на удивление, вырос очень своевольным мальчиком. Да меня всё время били. Да меня били не только учителя, но и сверстники. Я был ниже и слабее всех мальчиков своего возраста, и меня в мои одиннадцать могли отколотить даже восьмилетки. Но тем не менее я пытался не давать себя унижать. Пытался, ведь это всегда кончалось тем, что меня били, больно и много. Да, я обозлился на всех за их жестокость, и на себя за свою слабость, и эта обида шла со мной почти всю жизнь. Да, учителя забивали нашу душу в угол вечными наказаниями и плохими условиями. Было ещё много всего, чего я сейчас попросту не вспомню, но всё это не убило во мне гордость и веру в то, что в моей жизни всё будет хорошо. Видимо эту веру мне привил отец Джон. Просто он, перед моим уездом из приюта при церкви, провёл со мной краткую лекцию. В основном она была о том, чтоб я не забывал про Бога, и не позорил имя их приюта. Но также он выругал меня, сказав, что я не благодарный щенок, позорящий фамилию отца своими поступками. И, что я должен быть благодарен Богу, за то, что у меня была мать, которая любила меня, и чтить её память, ведя себя хорошо. Также он сказал, что я должен быть достойным, в память о своих родителях. Потом последовали тумаки и прочие обзывательства, но я запомнил эти его слова, и намотал их себе на ус. Вообще, на то время, это были самые заботливые слова в моей жизни, и я пообещал себе гордится тем, что я - Сейлор. И именно по этому в моей жизни осталось место надежде. Я стал гордится своей фамилией, и даже придумал любовь к своему отцу. Не зная его, я сделал его самым лучшим, отчего был уверен, что он меня любит. А главное я любил его. Я часто рассказывал ребятам о том какой у меня отец, о том как он меня любит, о том, что но просто сейчас на подвигах, и по этому не может быть со мной. Он просто волнуется за меня, по этому оставил меня тут. Ребята по началу злились и смеялись, после завидовали, но в конце концов стали слушать и всё, что я говорил, воспринимать за чистую монету. А всё лишь потому, что им тоже хотелось в кого то верить. Они не имели ни родителей ни фамилии, по этому они не знали ни отца ни мамы, и даже не могли себе их придумать. Ведь они не могли даже поверить самим себе, что они кому то нужны. По этому они верили мне. И в моего отца. Каждый вечер я рассказывал о том как надуваются белые паруса, могучее судно раскачиваясь из стороны в сторону несётся в перёд по голубой глади разрезая волны форштевнем. О том как корабль уплывает в даль, в след за ветром, туда где ждёт счастье. Я часто видел это во снах, чувствовал ветер и солёные брызги на своём лице. Но каждый раз просыпаясь я всё чётче понимал, что уплыть мне не суждено. По этому каждый раз рассказывал об этом всё красочней, чтоб хоть кто-то в это верил. Я часто получал за то, что я вру остальным. Меня публично наказывали и объясняли всем, что я лгун, и сам не знал своего отца, а по этому верить мне нельзя. Но, как только объявляли отбой, они снова окружали меня и слушали в запой, ведь вера в отца была приятнее чем вера в Бога. И это, казалось, единственное, что делало их детьми. Жизнь начала налаживаться, дети перестали меня бить, у меня начали появляться друзья, а главное я сам начал верить в свои рассказы. Но нечто не вечно. Иногда изменения к лучшему приходят неожиданно. Парой кажется, что всё катится в тартарары, и это рушит твою привычную жизнь. Начинает казаться, что сейчас уже точно всё кончено, и никогда не наладится, и вообще лучше умереть. Но именно это и меняет твою жизнь на корню и открывает новые возможности. Так было и со мной. Мне было одиннадцать, однажды мистер Томсон привёл с собой своего двенадцати летнего сына, не знаю даже зачем. Он ввёл его в зал, где мы играли, когда это не было столовой. Ранее мы никогда не видели этого мальчика, и сразу решили познакомится, ведь он сын директора. Мальчишка представился как Фредерик Томсон, и сказал, что называть его можно только так и не иначе, или он нас поколотит и расскажет об этой драке папе. Так что мы должны строить из себя его слуг, а то он обидится. А если он обидится, то нам перепадёт. Дети принялись обхаживать его, потому что боялись его отца. Кривя лицо они строили ему пьедестал из стульев. А я, под шумок, решил уйти из зала, но Фред заметил меня и крикнул в след: - А ты, что думаешь, что ты лучше всех, что ли? - Нет, я просто не хочу обхаживать избалованного мальчугана. - Да как ты смеешь! Ты, безродная погань! Ты просто не имеешь никакого права говорить со мной так! - Не смей называть меня безродным! - А, что? У дворовой шавки есть семья? Тогда почему ты здесь, а? Ты просто мусор. И всё, чего ты, безродный щенок, достоин это максимум прислуживать настоящим людям вроде меня, чтобы хоть чуть-чуть называть себя человеком. - Не смей со мной так говорит! Ты - надутый индюк! У меня есть родители! У меня есть фамилия! У меня есть род! И я не позволю тебе так говорить о моей семье! Тебе ясно!? - крикнул я с горяча. - О, прости. У тебя есть фамилия? Да? Правда? И какая же? - Меня зовут Конрад Сейлор. - Сейлор? Сейлор то есть моряк? - Да. - И твой отец был моряком? - Да, как и его отец и дед. - О! Ну, это всё меняет. Только вот ты знаешь, что все моряки пьяницы и бандиты. И спят они только с портовыми шлюхами. Вот и выходит, что весь твой хвалёный род это бомжи, алкоголики, бандиты и проститутки. И ты, Конрад Сейлор, тоже был рождён от шлюхи! Я не знаю, что со мной произошло в тот момент, но всё как то перестало существовать. Всё то, что я рассказывал о своём отце герое - моряке, и о маме, которая меня любила, вдруг стало самым главным. А этот гадёныш посмел о них так говорить! Я с криком бросился в драку, и всё, что я хотел - убить его. Я проиграл. Он отметелил меня, а потом пошёл к папе и нажаловался, что я себя плохо вёл, он сделал мне замечание, а я с дракой кинулся на него и поколотил. В доказательство он показал синяк под глазом. Мне и так избитому попало на бобы. После наказания тростью мистер Томсон поставил меня в угол на колени на соль и сказал, что отдаст меня завтра первому встречному - поперечному в подмастерье, потому что таких как я он в своей школе не потерпит. После угроз мистера Томсона я понял, что это моя последняя ночь в приюте. Мне было страшно, всё ещё больно то побоев, и не хотелось спать. Я не знал жизни вне приюта и по этому мне казалось, что завтра она кончится, и я очень хотел оттянуть момент своей кончины, по этому и смотрел на затуманенную луну в окошко. Как оказалось, не спал не только я. Мэгги, девочка лет семи и моя соседка по кровати, подсела ко мне на подоконник, помолчала с минуту, а после сказала: - Очень жаль, что ты уезжаешь. Мне будет тебя не хватать. Я привыкла к тебе. - Спасибо. - ответил я не отрывая глаз от окна. - А ещё я привыкла к твоим рассказам о папе, мне их тоже будет не хватать. И другим ребятам тоже. - Правда? - спросил я переведя взгляд на неё. - Да. Они нас радуют. Конрад, можно тебя попросить об одном? - Проси. - Можешь подарить мне сваю фамилию, и воспоминания о папе? Я скажу всем, что я твоя сестра и мне поверят. Не сразу, но поверят. Я скажу, что приехал за тобой отец и ты уплывёшь с ним на большом корабле на белых парусах и, что ты счастлив с ним там, в плаванье. И потом ты приедешь за мной. А когда все поверят мне я и сама поверю себе, и у меня появится семья. Пожалуйста. Мне очень хочется иметь семью. Я нечего ей не сказал, мы просто остались так седеть до рассвета и смотреть в окно. Мистер Томсон с самого утра прибил на ворота табличку о том, что задаётся ученик в подмастерье, за плату в три фунта, и стал ждать мастера. На меня учителя не находилось три дня, и я лишённый завтрака, обеда и ужина сидел всё время на одной воде. А потом, под вечер, пришёл мистер Мортимер Граунд. В тот же день меня отвезли в суд, подписали документы о передачи меня в ученики, поставили печать и я стал помощником гробовщика. На ночь меня отвезли в приют, а с утра мистер Граунд пришёл забрать меня, и свою плату за наим ученика. Мистер Томсон отвёл его в свой кабинет, чтоб рассчитаться в спокойной обстановке, а мне разрешили присоединится в столовой к остальным и получить свой первый, за несколько дней, завтрак, чтоб по приезду я не казался слишком голодным. Там, за завтраком, я понял, что больше никогда не увижу этих ребят, и вдруг вспомнил о просьбе Мэгги. Я перестал есть и встал на стул. - Внимание все! - дети перестали кушать и посмотрели на меня, - Я сегодня уезжаю, и больше вас никогда не увижу. Но я хочу, чтоб