Я бежала с Мери по узкому тоннелю заполненному дымом, он выедал глаза и по щекам моим лились слёзы. Я выбралась наружу уже где-то в лесу. Холодный воздух ожог мои лёгкие и ввёл в оцепенение, под ногами хрустел первый снег. Я обернулась и увидела восходящие солнце, фиолетовое небо, голубую верхушку леса, парящую крупу снега и то, как горит мой дом. Я часто видела как горят чужие дома и мне было жалко их хозяев. Но увидев свой собственный пожар, зная, что в нём горит твоя жизнь, зная, что в нём горит твоё прошлое, зная, что в нём горят твои родители! В тот момент со мной, что-то произошло. Вся увиденная боль, все услышанные крики, всё, что я сдерживала в себе... Всё вырвалось без звучным стоном. Я не могла ни кричать ни дышать, будто мир давил на меня и, под его весом, тело душило и само себя. Я нашла в себе силы встать, успокоить сестру и ровным шагом побрела к Генриху. Он жил в Эмдене и мне пришлось не мало пройти, что бы добраться до него. Мери была хорошо укутана, по этому холод до неё не добрался, но на мне был тулуп по верх ночной рубахи и ветер задувал снег под подол. На дорогу ушло три дня, но никто не подал и куска хлеба, как бы я не просила. Моя дорогая одежда вызывала у них только радость от того, что я попала в беду. Пару раз я даже убегала, что бы с меня не сорвали овчину. Пили мы талый снег, я грела его во рту, ели зёрна, один раз мы переночевали в хлеву и я набила им полные карманы. Я молола его зубами и кашицей кормила сестру, по началу она отказывалась но с голоду ела. Папа рассказывал, что однажды, при осаде, у них кончилась еда и что бы силы их не оставили они пили конную кровь. Тогда это казалось гадким, но теперь, что бы на морозе Мери на заболела, я поила её своей. Чудом мы смогли дойти. Озябшей рукой я стала стучать в высокие дубовые ворота, но охрана нас прогнала. Дрожа от усталости я с трудом объяснила кто я и попросила позвать Генриха, или пустить меня к нему. Он долго заставил себя ждать, уже начало смеркаться, слёзы замерзали на моих щеках, но я верила, что он выйдет ко мне, обогреет, приютит и накормит. Я была совсем одна, без никого, без ничего, полу больная и с маленьким ребёнком на руках. Я валилась от холода, голода, усталости и всё, что у меня было, это вера и любовь - мой жених. Он вышел ко мне. Ранее я его таким не видела. Вместо учтивой улыбки он источал высокомерие. - Пошла вон оборванка! - рявкнул он с ходу. - Генрих, я так рада тебя видеть, - сказала я не разобрав его слов, - мне нужна твоя помощь. Их убили, я видела как их терзали, Боже. Всё сгорело... - Да знаю я, мне рассказали про всё, дура! - с каждым словом он становился всё злей и переходил на крик, - Пошла вон от сюда, могла не тащится ко мне! - Любимый мой, как же так? Я же люблю тебя. Ты не узнал меня грязной? - сказала я отирая лицо снегом, - Смотри, это я - Холи. Генрих, миленький, мне так нужна твоя помощь. Их убивали у меня на глазах, я чуть в дыму не погибла, мы околели на холоде, Мери от голоду пухнет. Помоги, ну хоть чуточку, умоляю! - Жаль, что ты по дороге не сдохла. Да кто ты такая, чтоб приходить ко мне за помощью? Что у тебя есть? Без того, что было у твоего отца ты - некто, тебя - нет. Все знают, что ты сгорела там, в замке, ты мертва и мне больше не невеста. Ты - нечто и имя твоё - никак! Пошла от сюда, оборванка, или я спущу собак. Я не могла поверить. Я стояла не шевелясь но от усталости ноги сами согнулись. Упав на колени я завыла от бессилия, а Мери на руках хныкала от голодной тошноты. Лай собак и бегущая свора привели меня в чувство. Ноги меня не слушались, но я приказала им встать и побежала. Онемевшие, промозглые они спотыкались и выворачивались, но я терпела боль зная, что голодные пасти страшнее. Поняв, что так не уйти я начала карабкаться на дерево, с ребёнком на руках это было опасно, и каждый раз я едва не срывалась. Но Мери плакала на ухо и это давало сил. Когда свора загнала нас на верх к дереву подошёл Генрих со стражами. Они смеялись над нами, тыкали пальцами и кидали камни будто в зверьё. Пара булыжников больно ударила меня в спину и это заставило лезть выше. - Увести собак, - приказал Генрих, когда камни перестали в меня попадать, - срубите дерево, пусть полетают твари! - Генрих, не надо! Генрих! - умоляла я, но с первыми же ударами топора выла потеряв рассудок, - Мамочка! Не надо мамочка! Спаси меня мама! Мама!!! - Мама, мама! - глумились они сквозь смех коверкая крики, - сейчас увидишься с мамой! - насладившись моим воем Генрих приказал страже уйти и на прощанье пригрозил, - Увижу тебя ещё хоть раз изнасилую и убью обеих, по очереди! Начну с неё тобой закончу и мольбы, мама и дерево вас не спасут, поняла?! Я ещё долго плакала и только когда настала ночь сползла вниз, чуть не срываясь. Мы подалась на юг, там теплее, а где-то через пару лет мы насовсем осели в Швабии. Хорошо, что Мери всего этого не помнит. Я бы многое отдала, чтоб забыть.