– Я всё ещё не знаю твоего имени, – тихо заметил Финн.
– Моё имя не имеет значения. – Она продолжала пристально смотреть на него. – Я слышала про такие клетки. Сапиенты называют их Лоном Инкарцерона. В них Тюрьма создаёт новых людей. Они появляются младенцами или взрослыми, но всегда цельными. Не такими, как полулюди. Но выживают только молодые. Дети Инкарцерона.
– Что-то выжило. Но я ли это?
Ему захотелось рассказать об отрывочных образах, являющихся ему в кошмарах, после которых он и сейчас пробуждается в дикой тревоге и беспамятстве, мучительно, на ощупь вспоминая своё имя, место своего нахождения, пока не успокаивается под мирное сопение Кейро. Вместо этого он произнёс:
– И там всё время было Око. Сначала я не понимал, что это. Просто замечал, что в ночи с потолка сияет маленькая красная точка. Постепенно я понял, что оно там всё время, стал представлять, что оно следит за мной, что от него не укрыться. Я стал осознавать, что оно разумное, любопытное и жестокое. Я возненавидел его, поворачивался лицом к холодной стенке, лишь бы не видеть его. Но через некоторое время я уже не мог удержаться, чтобы не посмотреть и убедиться, что оно всё ещё на месте. Я боялся, что оно исчезнет; сама мысль о том, что оно покинет меня, была невыносима. Тогда я впервые заговорил с ним.
Об этом он не рассказывал даже Кейро. А тут её умиротворяющая близость, аромат мыла и домашнего уюта – Финну они, должно быть, когда-то были знакомы – всё это вытягивало из него трудно произносимые слова:
– Ты когда-нибудь говорила с Инкарцероном, Маэстра? Тёмными ночами, когда все спят? Шептала ему молитвы? Умоляла оборвать этот кошмар небытия? Вот о чем просит клеткорождённый. Потому что в мире больше никого нет. Инкарцерон заключает в себе весь мир.
У него перехватило дыхание. Глядя в сторону, Маэстра с горечью сказала:
– Мне никогда не было настолько одиноко. У меня есть муж. Есть дети.
Финн сглотнул, ощутив, как слабеет его жалость к себе. А может, Маэстра тоже его обрабатывает? Он прикусил губу и убрал мокрые неухоженные волосы с глаз.
– Тогда ты счастливица, Маэстра, потому что у меня-то не было никого кроме Тюрьмы, а у Тюрьмы каменное сердце. Но постепенно я стал понимать, что она огромна, а я внутри неё, я – крохотное потерянное создание, сожранное Инкарцероном. Я был его порождением, а он – отцом мне, бескрайним и непознаваемым. И вот когда я осознал это – настолько глубоко, что онемел, – открылась дверь.
– Значит, там была дверь! – её голос был полон сарказма.
– Была. Всё это время. Маленькая и незаметная на серой стене. Долгое время – кажется, несколько часов – я просто всматривался в прямоугольник темноты, боясь того, что может войти оттуда, боясь неясных звуков и запахов, струящихся извне. Наконец, собрав остатки храбрости, я пополз к двери и выглянул наружу.
Он чувствовал на себе её пристальный взгляд. Стиснув руки, он продолжил увереннее:
– Я увидел лишь длинный белый коридор, уходивший в обе стороны. Ни входов, ни выходов. Ни конца, ни края. Он тонул в сумраке бесконечности. Я поднялся…
– Значит, ты мог ходить?
– Едва-едва. Сил было слишком мало.
Она горько усмехнулась. Финн поспешно продолжил:
– Я ковылял, пока не отказали ноги, а коридор оставался таким же прямым и безликим, как и прежде. Огни погасли, и только Очи наблюдали за мной. Минуя одно, я тут же видел впереди другое. Это успокаивало меня, по глупости я решил, что Инкарцерон присматривает за мной, направляет к спасению. В ту ночь я спал там, где свалился. После Выключения Дня я обнаружил прямо возле своей головы полную тарелку мягкой беловатой снеди. Я съел всё и двинулся дальше. Я шёл два дня, и во мне росло убеждение, что это путь по кругу, в никуда. Что коридор скользит, течёт мимо меня, словно чудовищная беговая дорожка. И что так будет всегда. Наконец я уткнулся в каменную стену и стал биться об неё в отчаянии. Она раскрылась и я выпал. В темноту.
Он надолго замолчал, и она не выдержала:
– И оказался тут?
Любопытство в ней побеждало неприязнь. Финн пожал плечами:
– Придя в себя, я обнаружил, что лежу в фургоне на куче зерна, по соседству со стаей крыс. Патруль Комитатусов подобрал меня во время очередной вылазки. Они могли сделать из меня раба или перерезать глотку. Сапиент отговорил их. Хотя Кейро считает, что это его заслуга.
Она горько усмехнулась.
– Ну, конечно! И ты никогда больше не пытался отыскать этот тоннель?
– Пытался. Но безуспешно.
– Но оставаться с этими… животными.
– Куда ещё я мог податься? А Кейро нужен был брат по обету. Тут одному не выжить. Он думал, что мои... видения… могут быть полезны. А может, он решил, что я ему подхожу – такой же безбашенный. Мы сделали порезы на руках, смешали кровь и вместе проползли под аркой из цепей. Так тут принято заключать священный союз. Теперь мы охраняем друг друга. И если один погибнет, другой отомстит за него. Эти узы нерушимы.
Она посмотрела вокруг:
– Я бы не выбрала себе такого брата, как он. А сапиент?
– Он убеждён, что проблески воспоминаний мне посылает Сапфик, чтобы помочь нам найти выход отсюда.
Она замолчала. Он осторожно продолжил:
– Теперь ты знаешь мою историю. Расскажи мне про метку на моей коже. Ты говорила про кристалл...
– Я была добра к тебе, – заговорила она сквозь зубы. – А в благодарность за это меня похитили, а потом чуть не убил головорез, который верит, что накапливает для себя чужие жизни. Жизни в серебряных кольцах!
– Не шути с этим, – встревожено сказал Финн. – Это опасно.
– Ты в это веришь?! – спросила она в изумлении.
– Это правда. Его отец жил двести лет…
– Полная чушь! – воскликнула она с презрением. – Его отец мог дожить до преклонных лет, да и то только потому, что ел лучшую еду и одевался в лучшие одежды, а все невзгоды оставлял своим тупым подданным. Таким, как ты! – Она посмотрела на него в упор. – Ты сыграл на моём сочувствии. Ты и сейчас играешь.
– Нет! Я рисковал, чтобы спасти тебе жизнь, ты же видела!
Маэстра покачала головой. Потом быстро схватила его за руку, и, прежде чем он смог отстраниться, задрала рукав его рубахи.
На грязном запястье виднелось несколько синяков, но никаких шрамов.
– Что стало с порезами?
– Зажили, – тихо сказал он.
С отвращением она опустила его рукав и отошла в сторону.
– А что станет со мной?
– Джорманрик отправит к твоим гонца. Потребует выкуп – столько ценных вещей, сколько ты весишь.
– А если они не заплатят?
– Конечно же, заплатят.
– А если нет? – она обернулась. – Что тогда?
Он грустно пожал плечами:
– Станешь рабыней. Будешь обрабатывать руду, делать оружие. Это опасно. Рабов очень плохо кормят и загоняют до смерти.
Она кивнула. Глядя в чёрную пустоту лестничного пролёта, вздохнула, и в холодном воздухе повисло облачко пара. Затем она сказала:
– Тогда мы заключим сделку. Я заставлю их принести кристалл, а ты отпустишь меня. Сегодня же ночью.
– Всё не так просто... – возразил он, чувствуя, как гулко бьётся сердце.
– Всё просто. Или ты не получишь от меня ничего, Финн Клеткорождённый. Ничего. Никогда.
Она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.
– Я Маэстра своего народа и никогда не покорюсь подонку.
Она смелая, подумал Финн, но совершенно ничего не понимает. Джорманрику не понадобится и часа, чтобы заставить её визжать от ужаса и исполнять все его требования. Финн слишком часто был тому свидетелем, от одного воспоминания становилось дурно.
– Они могут принести его вместе с выкупом.
– А я не желаю, чтобы они делали это. Я хочу, чтобы ты вернул меня туда, где нашёл, сегодня же, перед Блокировкой. Как только мы там окажемся…
– Не могу. – Он поднялся. Раздался резкий звук сигнала, распугавший стаю покрытых копотью голубей, тут же наполнивших Берлогу хлопаньем крыльев. – Они с меня с живого шкуру снимут.
– Твои проблемы, – едко улыбнулась она. – Уверена, ты придумаешь в своё оправдание какую-нибудь историю. В этом ты мастер.