Инкуб будто бы в доме не понимал, что делает. Его горло кричало что-то. Дикие речи, что погружали в ужас собравшихся. Рука вздымала копьё, а сам он лишь глубже уходил в себя.
— Где? Я?..
Инкуб обнаружил себя… Нет… Он ли это вообще? Мужчина, человек, с ранней проседью на огненно-рыжих волосах, потухшими зелёными глазами и золотой короной на голове.
— Ты как? — мягкие груди какой-то женщины прижались к его понурой шее.
— Я король… — снял мужчина корону, оглядывая блеск полированного золота у себя на руке. — Но как же я слаб… Всего-то и нужно потерять дочь и обоих сыновей, как я впадаю в скорбь такую же, как и простолюдин.
— Не говори так! Это… Это была твоя дочь, — попыталась сказать что-то женщина, но не находила нужных слов.
— Это уже какое-то проклятье… — ответил тот. — Моя мать умерла от хвори, оставив меня одного в очень злом мире. Потом умерли и дядя, что заменил мне отца, и братья — часть и от моей руки. И вот, долгожданная власть в моих руках… Но… Жену я похоронил… А потом и моё сокровище, дочурку…
Женщина, что обнимала его, просто пыталась прижать его посильнее. Она чувствовала, что он будто бы и вовсе не тут.
— Скажи, милая моя Хильда, не проклят ли я за свои прегрешения?
— Нет… Нет, дорогой. Всё… Всё будет хорошо, — пыталась разделить эту боль его вторая жена, что возлюбила почившую от чахотки дочь так же, как своего ребёнка.
— Как же я слаб… — смотрел мужчина своими глазами, что обрели морщины явно раньше, чем того стоило бы.
— Нет… Нет… Ты сильный, у нас…
Мужчина просто поцеловал вторую жену. Не в его правилах жизни было впадать в постоянное уныние и самобичевание. Как бы то ни было странно, слёз по погибшим он никогда не лил, ведь считал, что их стоит оставить для живых. Но самое главное, что он понял за годы своей короткой, но крайне насыщенной жизни: делать надо то, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть. А сейчас под ним была его молодая жена, и грех было лить бездумно слёзы над почившей дочерью, чей отход в гробу, устланном её любимыми фиалками, он устроил, когда можно было потратить эти силы на новую жизнь.
Картинка любви и скромного разврата распалась, и инкуб начал осознавать себя чуть больше, но что-то тащило его дальше в глубь своей мёртвой памяти, своего умершего тела, своей отошедшей Слаанешу душе.
Следующая картинка. Похожая на прошлую. Новая жена, его новое лицо, всё то же самое. Его жена дала наследника, мальчика, тот умер. Инкуб тянулся всё дальше и дальше в память своих прошлых жизней, и в каждой из дверей его ждала одна и та же картина: он один, умершие родственники, умершие дети в хвори, и один наследник, что повторяет его судьбу, а он мёртв в самоотверженной попытке стать лучшим правителем, лучшим отцом.
Горькие слёзы, что стекали по щекам инкуба, растворяясь в небытии, когда он смотрел и смотрел то, что попросил забыть.
Слишком много скорби, слишком много историй, что повторялись в точности из раза в раз. И всегда был вопрос: «Почему?», «Зачем мне смерти моих детей и близких?»
Так он погружался, пройдясь по горизонту тех воспоминаний, что распечатались под напором сил божественной природы.
И наконец он подошёл к одной из последних дверей. Внешне она была будто бы выкована из чёрного металла, и поверх неё было сотни разных цепей — от совсем тонких до корабельных, — что отгораживали его от этого воспоминания.
Это не было преградой, скорее предупреждением самому себе. Инкуб поднял руку на этот замок, но… Но опустил её, не в силах выдержать ещё и этот груз памяти.
— …Я приговариваю вас к смерти! Мерзкие твари, что губят своих детей, отдавая их судьбы на откуп мерзости, что хуже демонов, — рокотал голос Люпина с интонациями чистой праведной ярости.
Сам он в полном непонимании будто бы и вовсе был отброшен на зрительский ряд и не мог даже движению пальца дать ход.
— Что?.. Что, бл@ть, произошло?!
Демон в непонимании погрузился в свой внутренний мир повторно.
Каково было его удивление от того, что он обнаружил в своей душе. Кусок души — той первой души мальчишки, что он не смог съесть нормально, — сейчас взял бразды правления и пропускал через него огромное количество энергий, совершенно чуждых его природе.
Инкуб в непонимании огляделся и понял, что участок порядка разрастался по его сути, отбивая дециль за децилем его собственной души, его собственных ресурсов.